Опомнился Кобылин, только когда пробежал целый квартал. Обессиленный, он упал лицом в сугроб у дороги. Потом приподнялся, и его вырвало желчью в снег. Отплевываясь и задыхаясь, он перевернулся, сел и взглянул назад – туда, откуда только что прибежал.
Там, вдалеке, виднелись корпуса общежития. Из окон одного из них поднимался столб черного дыма – пожар набирал силу, и, похоже, никто не собирался его тушить. Кобылин сидел в сугробе, тупо разглядывая черный дым. Мимо, по шоссе, проносились машины, обдавая охотника брызгами талой грязи из-под колес. Кобылин все сидел и смотрел на дым, а в его ушах еще звучали отчаянные крики. И только когда их заглушил новый звук – вой пожарных сирен, – охотник вздрогнул, очнувшись от наваждения.
Поднявшись, он сунул дробовик под куртку – за спину, на прежнее место. Потом заставил себя отвернуться от горящего дома. И только потом побрел дальше, по обочине, не разбирая дороги. Он знал – где-то там, впереди, должна быть остановка метро. В двух кварталах или в трех отсюда. Конечно, Кобылин знал, что там, за спиной, есть остановка автобуса у общежития, но он не хотел возвращаться. Ни за какие сокровища мира. Вперед. Только вперед.
Когда мимо промчались две пожарные машины, Кобылин даже не обернулся. Лишь прикрыл глаза и упрямо зашагал дальше, борясь с отчаянным желанием зажать обеими руками уши, в которых еще звучало эхо предсмертного крика черного человека.
* * *
Проснулся Алексей от ощущения, что в комнате кто-то есть. Он рывком сел на постели, сжимая дробовик, с которым спал в обнимку. Обливаясь холодным потом, он сидел неподвижно, вслушиваясь в темноту. Перед глазами стояли фрагменты ночного кошмара – пламя, боль, пронзительный крик… Сердце колотилось как сумасшедшее, в ушах бился пульс, казавшийся в ночной тиши громом барабанов.
Кобылин медленно втянул носом прохладный воздух. Все, кажется, в порядке. В квартире тихо. Никого нет. За окном шуршит зимний ветер, пытаясь ободрать с рябины последние алые грозди, чудом сохранившиеся с осени. Дыхание Алексея выровнялось, сердце успокоилось. Ночной кошмар отступил, растворяясь в глубинах бесконечно милосердной памяти, способной на самое настоящее чудо – забывать.
Подняв руку, Алексей вытер пот со лба и откинулся на мокрую подушку. Потом приподнялся, перевернул ее и лег на чистую сторону. Дробовик он положил рядом с собой – прикосновение к холодному железу сегодня дарило не возбуждение, а спокойствие. Только так можно было уснуть. А выспаться нужно обязательно – Кобылин знал, что новый день принесет новые заботы. Он прекрасно помнил слова колдуна о мохнатых друзьях. Оборотни. Снова они. Как Алекс и предполагал, они развязали войну – чужими руками. Им не удалось привлечь на свою сторону осторожных подземников, и тогда они нашли нового союзника. Колдун был прав – Два Нуля слишком заняты очисткой города. Значит, оборотнями и их глупой войной придется заняться одинокому охотнику – ему. Глупому и неосторожному Кобылину, что в очередной раз чудом избежал верной смерти. А это значит, что ему нужно стать в десятки раз хитрее, сильнее, осторожнее… Теперь ему предстояло заменить собой целую команду. И ради этого, ради всей этой кутерьмы можно было жить дальше.
Кобылин закрыл глаза и провалился в пустой и темный сон, в котором больше не было видений. Когда его дыхание выровнялось, и пальцы, судорожно сжимавшие дробовик, расслабились, воздух у его кровати чуть сгустился. Лунный свет, бивший в окно, пошел мелкой рябью, как нагретый воздух в солнечный день. Рябь переросла в волны – в густые темные волны, – и из них медленно соткался силуэт хрупкой девочки в черной футболке. Бледная, с худыми руками, она казалась печальной, как все беды мира. Белое лицо обрамляли длинные пряди черных как смоль волос. И лишь одна из них была белой.
Девочка снова наклонилась над спящим охотником, но на этот раз он не проснулся. Она внимательно осмотрела его лицо, стараясь разглядеть все детали, каждую крохотную морщинку. Потом бесшумно выпрямилась. Левая рука, сжатая в кулак, раскрылась и на ее ладони появилась горсть маленьких шариков – белых и черных. Потом девочка подняла правую руку. В ней, между большим и указательным пальцем, был зажат еще один шарик – полосатый, как зебра. Черные и белые полоски вились друг вокруг друга, и казалось, что шарик вращается. Девочка, внимательно рассматривавшая эти полоски, медленно перевела взгляд на лицо спящего охотника, снова всмотрелась в него, словно пытаясь разгадать нелегкую загадку. Потом быстро, очень по-человечески, пожала плечами и растворилась в лунном свете.
Кобылин даже не проснулся. Он спал, и теперь ему снилось, что он снова вышел на ночные улицы города, залитые ярким неоновым светом фонарей. Охота продолжалась – даже во сне.
Последняя охота
В свете настольной лампы, разгонявшей полумрак, плавали пылинки. В кабинете царила тишина. Он видел столько владельцев, что, казалось, обрел способность стариться, как человек.
Шкафы, выстроившиеся вдоль стен, блестели темным лаком. Побелка пожелтела от старости и сигаретного дыма, что когда-то клубами поднимался к высокому потолку. Дубовый паркет – неровный, бугристый – тихо поскрипывал, даже когда по нему никто не ходил. Все пытался вернуться к навсегда забытой форме, но всегда проигрывал неравный бой с сыростью и тяжелой мебелью. Лишь старая ковровая дорожка, выцветшая до всевозможных оттенков бурого, приглушала стоны паркета. Время не пощадило и ее – тяжелые ножки массивных деревянных стульев оставили в ней глубокие вмятины, которые ничем уже нельзя было прикрыть. Длинный стол для заседаний тянулся от письменного стола до самой двери. Когда-то за ним мог уместиться сразу десяток людей – порой взволнованных, кричащих друг на друга, спорящих до драки, а порой хранящих тяжелое молчание. Этот стол видел много совещаний. Он слышал такое, что если бы вдруг обрел голос, то был бы немедленно сожжен прямо в кабинете. Но стол умел хранить тайны. Даже сейчас, когда все стулья были плотно задвинуты под столешницу и лишь на одном из них сидел посетитель, стол мрачно сиял остатками лака, сочась своей значимостью – так, словно за ним снова решалась судьба десятков, а то и тысяч людей.
Посетитель, широкоплечий здоровяк с бритой головой, так и не снял длинное пальто. Уселся в нем на стул, немилосердно сминая жесткую черную кожу. Поставив локти на потертое сукно, он не отводил пристального взгляда от хозяина кабинета – маленького округлого человечка, сидящего за письменным столом и разглядывающего золоченую ручку, лежавшую у раскрытого ежедневника. Узкие губы бритоголового были сжаты, скулы напряжены, словно он собирался оскалиться. Его лицо даже немного заострилось, словно из-под маски человека проглядывала волчья морда. Хозяин же кабинета, круглолицый, толстощекий, напоминающий отъевшегося мопса, выглядел спокойным и равнодушным. Посетитель не вызывал у него никаких эмоций, а такие взгляды он видел и раньше. Но на нем все еще была темно-синяя форма, а на плечах – золотые погоны. А те, кто смотрел на него зверем… О их судьбе мог рассказать старый стол, но он предпочитал многозначительно молчать.
