Даниил Андреев встал и глянул вниз. Снова твари. Десятки тварей. Иначе и не могло быть. Те, что погибли несколько минут назад, — лишь передовая группа, авангард. Вот и армия подоспела. Это уже конец.
Он покачал головой и вздохнул.
— Я совершенно забыл, что есть у всех революций одна неизменная общая черта. Революции всегда пожирают своих детей, как сказал перед собственной казнью Жорж Жак Дантон. Хотя при чем тут дети? Революция пожирает своих творцов. Это вам я говорю, Даниил Андреев. С аппетитом пожирает. Как Жана Поля Марата, Льва Давидовича Троцкого, Hyp-Мухаммеда Тараки. Вот теперь и я на ее обеденном столе. Ну что ж. Похоже, никто не успеет прийти ко мне с ледорубом, как к Троцкому, или, как к Тараки, с подушкой. Помру, как Марат. С криком: «Ко мне, моя подруга!»
Твари уже плотно обступили огрызок здания и полезли со всех сторон. Даниил распахнул верхнюю одежду и взглянул на пояса армагедетелей, на примостившуюся между пакетами с толом и гексогеном ручную гранату.
— A moi, ma chere amie! — прокричал он и выдернул чеку.
Слова чужого языка эхом разнеслись над развалинами. И тут же грянул мощный взрыв. Он положил конец терзаниям творца революции, заодно уничтожив энное количество тварей, пытавшихся добраться до своего создателя.
Мир погружался в вечерние сумерки, а Константин Ломака — в холод, отчаяние и страх. Он больше не видел никаких шансов найти жену. Очередной день умирал, унося с собой последнюю надежду. Константин остановился посреди улицы, которую, как и многие другие, узнать теперь было невозможно. Куда идти и зачем? Нет Марины. Нет жизни. Нет будущего. Пустота. И тишина надвигающейся ночи.
Он запрокинул голову и закрыл глаза.
— Господи, что же мне делать? — прошептал Ломака.
И тут неожиданно пришла мысль, которая даже показалась глупой и наивной. Но ведь действительно он еще не пытался сделать самую простую вещь.
И тогда Костя набрал побольше ледяного воздуха и закричал во все горло:
— Марина!!! Ма-а-арина!!! Ма-а-арина-а-а!!!
Бесконечный холод задрожал, послушно разнося над мертвым городом зов отчаяния и надежды.
Ломака затаил дыхание, вслушиваясь в тишину. Но тишина только дразнила его угасающим эхо. Он зажмурился. Нет. Глупо все. Глупо и нелепо.
— Ко-о-остя-а-а!!! — долетел из вечерней бездны женский голос.
Бешено заколотилось сердце. Костю бросило в жар.
— О господи!.. — выдохнул он и бросился бежать.
Только бы правильно угадать направление. Как же все просто! Как же гениальна была эта мысль: просто крикнуть. Позвать. Вложить в свой вопль всю любовь. Всю надежду на спасение жены. Всю веру в будущее с ней и только с ней. В конце концов, почему это не должно было сработать? Весь день в городе звучали выстрелы, взрывы, верещание тварей. Так почему два человека, предназначенные самой судьбой друг для друга, не могут услышать родной зов посреди враждебной пустоты?
— Марина!!!
Костя оторопел. Среди развалин стояла женщина. Одета она была слишком легко для таких холодов, но и эта одежда свисала лохмотьями. Лицо в крови и синяках, волосы беспорядочно разбросаны по лицу, местами прилипли к коже.
— А-а-а… Ломака, это ты, — простонала женщина, и он узнал старшую жену Едакова. — Чертов ублюдок, что же ты наделал? Из-за одной девки такое… Из-за тебя… Все там рвут друг друга. Насилуют и грабят. Мужа моего разорвали. Чужие напали… А эти не то обороняются, не то своих кромсают. Гражданская война. Весь мир полетел к чертям. И все из-за твоей сучки. И из-за тебя, баран.
Светлана замерзла до судорог, ее движения напоминали движения зомби. Мало-помалу она приближалась к Константину.
— Из-за нас? Да это просто весь ваш мир гнилой. Вы его таким и создали. А другого, нормального, создать и не пытались. Теперь виноватых ищешь? А может, стоило тогда прислушаться ко мне, а?
— Мне нужна одежда… Холодно…
— Да пошла ты.
Он хотел было двинуться дальше, но тут раздался выстрел. Ломака никак не ожидал увидеть в ее руке пистолет. Жгучая боль пронзила ему правое плечо, автомат выскользнул из руки. Костя упал на снег, схватившись левой ладонью за рану.
Раздалось еще четыре выстрела, но ни одна пуля не попала в него. Теперь кто-то бежал, хрустя снегом. Вот сейчас приблизится и добьет. Корчась от боли, Ломака потянулся к автомату. Рядом упал пистолет, зашипел на снегу. Кто-то рухнул на колени рядом.
— Костя! — воскликнула Марина Светлая, обхватив его. Миленький! Родной! Золотой мой! Костя! Котик мой! Любимый мой!
Ломака ошалело озирался по сторонам. Вот лежит застреленная Мариной старшая вдова Едакова. А вот…
— Марина!
Костя вдруг распластался на снегу, раскинув руки, забыв о дикой боли, что причиняла застрявшая в теле пуля. Он сделал вдох и закричал.
— Костя! Костя!!! — тормошила его испуганная жена. — Ты ранен?! Костя! Что с тобой?!
— Милая! Это я от радости! Я нашел тебя! Нашел! Нашел, родная моя!!! — истерично вопил Ломака. — Господи! Спасибо тебе! Спасибо огромное!
Он благодарил с таким энтузиазмом, словно хотел докричаться до высших небесных сфер. И даже вдруг как будто услышал басовитое, донесшееся из бесконечности: «Да пожалуйста…»
Костя схватил жену за плечи и повалил на себя, зарывшись лицом в ее волосы, спадающие из-под капюшона.
— Марина, я тебя люблю! — тихо сказал он.
— Я тоже тебя люблю, Костя, — шепнула она в ответ.
— Это самое главное.
— Да, милый.
— Марина…
— Что?
— Я хочу, чтобы у нас был ребенок. Безумно хочу.
Марина целовала мужа, роняя ему на лицо теплые слезы счастья. Вдруг стало происходить что-то странное. Сначала в сумраке засветились ее волосы с левой стороны, потом — щека, будто планета, озаряемая восходом солнца… Марина удивленно повернула голову и прищурилась — свет набирал силу. Оглянулся и Ломака. Прямо к ним двигалась машина! Белый вездеход на широких гусеницах, с ажурными опорными катками и торчащими позади антеннами. Машина остановилась метрах в пяти. Из нее вышли двое. Один неимоверно высокий. Второй пониже Ломаки.
Стемнело. С неба медленно, будто нехотя, опускались большие снежинки.
— А как же правила секретности? — тихо спросил Обелиск, управлявший вездеходом. — Рейдеры никогда не контачат с гражданскими и так далее.
Дьякон оглянулся на молодого мужчину, который спал на сиденье, пристроив голову на коленях миловидной женщины. Она, кажется, тоже дремала, нежно положив ладонь на плечо мужа, возле обработанной рейдерами огнестрельной раны.
— Оби, — вздохнул командир, — неужели ты бы дал им умереть от холода? Или от клешней этих жуков? Мы же русские офицеры, в конце концов. То, что мы перед войной вступили в артель, не отменяет нашу присягу. А присягали мы народу своему.
