— Что? — спросила Ольга.
— Не вздумай стрелять. И вы, Профессор. А то завалит…
Я не успел договорить. Пушистые тела дружно метнулись вперед, на врага. Никаких ритуальных прелюдий, рассчитанных на устрашение. В лучах фонарей все замелькало и завертелось, сплетаясь в единый клубок, из которого возникала то оскаленная, окровавленная кошачья морда, то бешено колотящий по воздуху крысиный хвост. Кошачьи завывания слились с пронзительным крысиным визгом. Из общей сумятицы вдруг вынырнуло голое и розовое, подкатилось к моим ногам. Я мгновенно саданул каблуком между мерцающими багровым светом бусинами. Одновременно раздался хруст костей и истошный визг. Я ударил еще раз, голое и розовое, подергавшись в конвульсиях, затихло.
Крысы превосходили Кошек размерами, и у них имелись ужасные резцы. Но Кошки были хищниками, прирожденными бойцами и охотниками. А Крысы, даже изменившиеся, все же оставались грызунами. Они становились очень опасны, будучи загнаны в угол или чувствуя свое явное превосходство. Сейчас, перед разъяренными Кошками, они превосходства, кажется, не испытывали. Мелькание и визг драки длились меньше минуты. Потом клубок распался, в свете фонарей стало видно, как голые твари проворно улепетывают в проломы стен. Кошки их не преследовали.
Путь был свободен, и мы тронулись дальше. Только тут я сообразил, что во время схватки Кошки, видимо, ослабили контроль, и вибрирующий рев Эпицентра болью ворвался в мою черепную коробку. После победы звук опять сделался терпимым. Я в очередной раз подивился возможностям Кошек. Они безо всякого вреда для себя воспринимали голос Эпицентра во всей его мощи и красе, регулируя только для того, чтобы пощадить меня. Этот неслышный рев без кошачьего «фильтра», наверно, мог бы меня убить.
И тут вдруг до меня дошло. Или осенило, или как громом ударило. Я на миг остолбенел. Можно считать себя если не умным, то, по крайней мере, сообразительным человеком. И при этом оставаться круглым болваном. Выходило, что я и есть круглый болван. Как, черт возьми, я не догадался раньше?!
Профессор и Ольга застыли рядом, полагая, что впереди новая опасность.
— Там не машина, — сказал я.
— Где? — не поняла Ольга.
— Там, куда мы идем. То, что скрылось в подземельях после падения из космоса, — это не машина.
— А что же?
— Не знаю. Живое существо.
— С чего ты взял?
— Знаю.
Я не стал объяснять, что никогда НЕ СЛЫШАЛ и НЕ СЛЫШУ никаких машин, агрегатов, устройств. Даже сложных, вроде компьютеров. Даже передающих и принимающих радиоволны. Я СЛЫШУ и ЧУВСТВУЮ только живое: людей, животных, даже Жмуров и ту неведомую пакость, на чей голос я отправился в заброшенный дом. Растения я тоже чувствую, но очень слабо и однобоко. Они есть или их нет. Большие деревья «фонят» чуть сильней, но все равно неразборчиво. Ярче всего я воспринимаю древесных вампиров, но они уже, по-моему, не совсем деревья.
Но неживое я не чувствую никогда.
На протяжении столь долгого времени Эпицентр гудел, а иногда и невыносимо ревел в моей голове. Но это не навело меня на мысль о его природе. Я не догадался, не подумал о том, что он — ЖИВОЙ. Если бы самобичевание вело к чему-то позитивному, я бы исхлестал себя в кровь.
— Понятно, — сказал Профессор. — Вы его ощущаете. А ощущаете вы, как я понял, только живые объекты.
Я угрюмо кивнул. Головастый все-таки старик.
— Значит, там сидит инопланетянин и манипулирует природой? — сказала Ольга. — Как же он не разбился в лепешку при падении?
— Ну знаете, — пожал плечами Профессор, — какие-нибудь защитные средства, например. Кроме того, существует гипотеза — всего лишь гипотеза — что в основе жизни может лежать не только белок, но и, к примеру, силиций. То есть кремний. Такой организм в сотни раз был бы прочнее белкового. Впрочем, трудно судить…
— Если оно живое, — подумав, сказала Ольга, — это еще хуже. Если живое, не исключено, что и разумное. Значит, действует по злому умыслу. Или не по злому, но все равно вредному для нас. При этом на причиненный вред никакого внимания не обращает. Значит, у него нет моральных критериев, а быть может, и вообще эмоций.
— Видите ли, — сказал Профессор, — мы с Сергеем уже об этом говорили. Всякий умысел должен иметь цель. Понятно, что такой разум может быть абсолютно нам чужд, и про мораль говорить просто смешно. Но в том, что происходит в Зоне, трудно найти какие-то рациональные черты.
Кошки теперь совсем перестали таиться и открыто сновали у наших ног. Они торопили меня. Я зашагал вперед.
Метров через сто вонючая жижа под ногами исчезла, вместо нее тускло блеснули заржавевшие рельсы узкоколейки. Мы тащились вдоль подземной ветки довольно долго. Она плавно петляла, кое-где проходя мимо бетонных погрузочных платформ с лебедками, за которыми чернели зевы боковых тоннелей. Наконец колея привела нас в какое-то обширное помещение, размеры и очертания которого тонули во мраке. Слабый свет фонарей позволил определить, что это нечто вроде железнодорожной мини-развязки. Рельсовый путь разбегался несколькими колеями, со всех сторон угадывались глыбы каких-то агрегатов. А впереди проступило нечто бесформенное, отдаленно напоминавшее засохший куст. Мы осторожно приблизились.
Это был не куст. Рельсы посреди подземной развязки были разорваны, вздыблены и скручены между собой какой-то невероятной силой. Никаких следов взрыва я не заметил. Зато у подножия железного «куста» еще большей чернотой давала о себе знать огромная, Почти правильной круглой формы дыра в полу. Ее края обрамлял валок бетонного крошева и мелких обломков. Смахивало на то, будто здесь, растерзав мешавшие рельсы и проломив бетонный пол, в землю ушел огромный червь, оставив за собой вертикальный колодец. И «червь», я это чувствовал, по-прежнему оставался там, на дне колодца. И этот «червь», кажется, и был Эпицентром. Впрочем, то, что затаилось в глубине, совершенно не походило на червя. Я вообще не мог определить, на что оно походило.
Подошел Профессор, посветил в глубь колодца, но ничего, кроме серых щербатых стен мы не увидели.
— Это оно? — спросил Профессор.
— Оно самое, — уверенно ответила Ольга.
Я изо всех сил напрягал свое «шестое чувство», но мог лишь понять, что колодец глубокий, а на его дне, в непроглядном мраке затаилось нечто… Большое, чуждое и потому, наверно, пугающее. Из колодца исходил не запах, а какие-то невообразимые флюиды, от которых у меня закружилась голова. Наставал момент истины. Но в чем его смысл и что я должен делать, я по-прежнему не знал.
