Дарий обвел мутным взором сначала юного штрафника, не убоявшегося ни подневольной службы, ни бесов, а потом и его настырного папашу, вопреки всему в одиночку выжившего в Пандемонии, однако ничего по их поводу не сказал, еле-еле выдавив посиневшими губами:
— Можно.
— Тогда надо издали начинать… Когда вы меня одну бросили, я поплакала немного и в город вернулась. Получила по квитанции чемодан и осталась ночевать на вокзале. Если человек при чемодане, его милиция не трогает. Утром чемодан опять в багаж сдала и на то самое место вернулась, где тебя ждать обещала. — Она без всякого стеснения чмокнула Синякова в щеку. — День впустую просидела. Какие-то алкаши ко мне клеились, но я их быстро отшила… Ночевать на базар поехала. Хотела новости узнать. Там купила полмешка сырых семечек. Часть зажарила, часть так оставила. Многие ведь, особенно старики, сырые любят. Теперь я на той проклятой окраине уже не просто так ошивалась, а вроде бы при деле была. Навара, правда почти никакого. Больше сама налузгала, чем продала Потом смотрю, братец мой катит на своем драндулете. Обматюкал он меня самыми последними словами и назад стал гнать. Я для вида согласилась да еще и семечек ему в карман насыпала. Знаю ведь, какой из карманов у него дырявый. Сколько раз зашить хотела только он не давал… Мотоцикл, думаю, будет бросать на кочках да колдобинах, вот семечки и посыплются. Вы их, кстати, кушайте, зачем добру пропадать… Ну а потом подождала немного и пошла вслед за братцем. Как нитка за иголкой.
— Как же ты в темноте шла? — удивился Синяков.
— Как-как! Обыкновенно. Я ведь ему семечек сырых насыпала, нежареных. А каждое семечко — живое. В нем до поры до времени зародыш живой жизни таится. Я живое в любой темноте различу. Хоть человека, хоть кактус. От них всегда сияние исходит. Эти семечки мне в темноте как звездочки светили. Только, конечно, не так ярко… Разве для тебя это новость?
— Новость, — сознался Синяков. — Я в темноте только гнилушки вижу… Скажи, а не страшно тебе было? Сама ведь говорила, что темных нор боишься.
— Страшно… Но без милого еще страшнее. Я ведь за тебя больше боялась, чем за себя. Чуяло мое сердце, что ты в беду попадешь.
— На этот раз обманулось твое сердце, — произнес Дарий. — Милый твой, как Колобок из сказки… От любой беды уйдет…
— Разве это плохо? — удивилась Дашка.
— Хорошо… Ты лучше вспомни, не встречала ли кого по дороге?
— Встречала, как же! — охотно подтвердила она. — Несколько раз этих уродов встречала, которые бесами зовутся. Только все они какие-то пугливые. Шарахались прочь. От семечек отказывались. Потом паренька одного встретила. Совсем несчастного. Он дорогу в мир людей искал, а я ему ничего объяснить не смогла. Правда, семечками одарила. Он голодный был.
— Это Семенов… Из второй роты. В мир людей ему дороги нет, а назад вернуться боится. Пропадет зазря… Так тебя, говоришь, бесы боятся? Только увидят и сразу шарахаются?
— Да, а что тут особенного?
— Ничего… Ты хоть за последние дни ела что-нибудь?
— Семечки.
— И голода не чувствуешь?
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Потом сама поймешь… Эй! — Лицо Дария, до этого неподвижное, как маска, вдруг перекосилось. — Кажется, чую! Смерть свою чую! Далеко она еще, но сюда идет… За ротным послали?
— Давно уже, — ответил Димка. — Скоро должен здесь быть. Если, конечно, живым остался.
— Ладно, пока его нет, поговорим о главном. — Похоже, что предчувствие скорой смерти прибавило Дарию сил. — Колдун, прежде чем из жизни уйти, обязан все свои тайны кому-то передать. Это уж как закон! А иначе не будет ему покоя на том свете. Причем передать не первому встречному, а человеку с понятиями… Почему, думаете, тот чекист, что по соседству с нами жил, так меня привечал? Он колдуном был. Колдуном из колдунов. Только, конечно, в своем репертуаре. Идейные догмы ему развернуться не позволяли. Нельзя одновременно верить в марксизм-ленинизм и заниматься черной магией. Хотя и скрывал он свою настоящую сущность, но втайне от всех пользовался ею. Да и не один он, наверное, был такой. Недаром ведь публика до сих пор удивляется, какого это враги народа во всех мыслимых и немыслимых преступлениях сознавались. Нет, тут без колдовства не обошлось… Ну а когда пришел ему срок в гроб ложиться, старик мне многое поведал. Да и шмотку эту я недаром ношу, — он погладил рукав кожаной куртки. — В одежде колдунов тайная сила накапливается. Вроде как электричество в аккумуляторе. Недаром ведь за столько лет ее ни моль не тронула, ни плесень…
— Ты случаем не бредишь? — Дашка положила ладонь ему на лоб.
— Молчи! Шустрая очень… Недаром старик тебя недолюбливал. Говорил, что некоторые младенцы с рогами и копытами рождаются, хотя заметно это только сведущему человеку. А некоторые, наоборот, с крылышками, что еще хуже. Это, сестренка, тебя касается.
— Нет у меня никаких крылышек, — как бы в подтверждение своих слов Дашка передернула лопатками.
— Ясно, что нет. Это я так, для красного словца. Метафора… Люди ведь по жизни не в затылок друг другу идут. Кто-то по центру шпарит, а другого поближе к преисподней тянет. Есть и такие, кто в противоположную сторону отклонился. Вот эти — самые опасные! Ведь серафимы да херувимы всякие пострашнее бесов будут. Недаром им в грядущем полная победа обещана. Да только ради этой победы весь мир одним местом накроется вместе с большинством народонаселения.
— Тебе нельзя много говорить, — сказала Дашка. — Побереги силы.
— Верно… Что-то я чересчур разболтался перед смертью… Не к добру это… Короче, кто-то из вас сегодня наденет эту куртку. Станет, так сказать, ее очередным законным владельцем.
— И, само собой разумеется, колдуном, — добавила Дашка.
— Конечно… Иначе для чего бы я здесь перед вами распинался.
— И кого же ты наследником выбрал? — Дашка всем своим видом демонстрировала полное неприятие этой идеи.
— Ты, сестренка, отпадаешь сразу. Хотя, если учитывать только врожденные способности, могла быть главным претендентом. Но увы! Разошлись наши дорожки… Кому-то порхать, а кому-то землю грызть. Дружок твой, — Дарий перевел взгляд на Синякова, — в принципе тоже подходит. Единственный его недостаток — годы. В таком возрасте сложно жизнь сначала начинать. Да и не отдашь ты его, наверное…
— Не отдам, — подтвердила Дашка, картинно обняв Синякова.
— Тогда остается один-единственный кандидат. Как ты, боец, смотришь на такое предложение? — обратился Дарий к сидевшему чуть на отшибе Димке.
— Не знаю даже. — Тот по привычке собрался уже было вскочить, но потом, видимо, решил, что с лежащим командиром можно разговаривать и сидя.
