Помимо малого драгоценного деревца, украшенные топазами толстые серебряные ветви росли прямо из бревенчатых стен, образуя лавки. В глубине горницы виднелось сооружение вроде двухъярусной армейской койки, его скрывал занавес из тончайшей шелковой ткани, вышитой золотой нитью. Слева стояла широкая кровать с балдахином. Коврик, покрывало и подушки представляли собой гобелены, выполненные с завидным мастерством яркими, зовущими красками. На кровати кто-то лежал и наигрывал на струнном инструменте, похожем на гусли. На руке у неведомого гусляра Артур насчитал четыре громадных перстня.
Здесь пахло так, как в библиотеке Зимнего. Артуру моментально припомнились древние манускрипты, которые любовно сберегал книжник Лева Свирский. Он промазывал страницы маслами, окуривал их благовониями, а корешки опускал в особые дубильные растворы, чтобы не завелись вредные насекомые.
А еще тут сильно пахло голубятней.
– Будь здоров, Клопомор! – высоким голосом произнес кто-то на печи. – Так это он и есть, твой Белый царь? Чего ж смурной такой?
– Здорово, Гамаюн, – хапун снял шапку и в пояс поклонился. – Он и есть, без обману. Карты ваши не врут.
– А карты наши никогда не врут, – томно откликнулся еще кто-то из-под шелкового балдахина. Этот «кто-то», судя по интонациям, почти наверняка был женщиной или, в крайнем случае, опытным трансвеститом. – Людишки бы не врали, а картишки не обманут.
В горнице был кто-то еще, Артур ощущал троих. Этот третий сопел, кашлял, сморкался и, судя по мельканию теней за вышитой занавеской, вязал, забравшись на верх двухъярусной койки.
– Может, и не он, у меня живот с утра пучит, не до того, – произнес наконец третий голос. Скрипучий, тонкий, очень молодой, и опять же непонятно, то ли мужской, то ли женский. – Вашей брусники моченой нажрался, теперь не до царей, не до песен, эх! Ну, заводи уж, чего на пороге-то топчетесь!
Гаврила Клопомор чинно вытер сапоги о кунью шкуру, выдернул из локтя свежий росток и вытолкнул гостя на центр комнаты.
Артур внимательно осмотрел всех троих и пришел к выводу, что ничего не знает о вселенной и о собственном маленьком мире.
Хозяева бегущей избы наполовину были птицами.
– Сирин, партийку распишем? – спросил Гамаюн.
– Сдавай карты, – Сирин почесала когтем под мышкой, с ненавистью поглядела правым глазом на пойманную блоху, раздавила ее и устало растянулась на лавке.
Коваль сморгнул. Затем сморгнул еще раз, не в силах поверить своим глазам. Но проблема заключалась не только в глазах. Он уже давно привык, что зрение в новом мире, пережившем катастрофу, способно обманывать мозг с завидным постоянством, однако органы чувств, воспитанные уральскими Хранителями, обмануть было сложно.
Эта троица пернатых ему не чудилась. Коваль не смог бы поклясться, что слышит биение их сердец, и что все трое внутри устроены, как другие, привычные ему теплокровные организмы. Что-то внутри них бурлило и гудело, но совсем необязательно, что это были сердца или легкие.
– Эй, ты играть будешь? – Гамаюн постучал по верхней полке.
Оттуда неторопливо свесились две крепкие птичьи лапы, затем показался край длинного шерстяного шарфа и, наконец, непрерывно кивающая голова Алконоста.
– Только, чур, не жулить, – заявил Алконост, прекращая считать петли.
Он аккуратно отложил вязание и спустился вниз. Сразу стало светлее, словно сияющая радуга затрепетала в избе. Алконосту можно было по праву присвоить первое место по красоте оперения. Изумрудные, бирюзовые, иссиня-черные перья чередовались на его крыльях, а на спине и на груди собирались в сложный праздничный рисунок. Если шевелюра Гамаюна отдавала сединой, Сирин тоже входила в возраст зрелой женщины – очень условно, конечно, то Алконост имел внешность румяного, налитого силой юнца. Артур поймал себя на бредовой мысли, что очень хочется ухватить юношу за розовую круглую щечку.
Алконост расправил грудь, поиграл темно-зелеными, хрустальными, огненными переливами. Явно он гордился своей незаурядной внешностью и не мог удержаться от хвастовства. Бело-молочная кожа его мальчишеской шеи постепенно грубела сразу после кадыка, покрывалась мурашками и мелкими, гладкими перышками. Мурашки, сказал себе Коваль, почти как у ощипанной курицы.
– Сам ты жулик, – Гамаюн сделал вид, что обиделся, но сам незаметно подмигнул Сирин. – Эй, мил человек, сдвинь колоду, будь ласков.
И протянул Ковалю колоду потрепанных карт. Артур машинально сдвинул, коснувшись черного загнутого когтя. Карты на мгновение привлекли его внимание, но их слишком быстро забрали из поля зрения. Сунули под нос – и тут же колода пошла в дело. С ловкостью вагонного шулера Гамаюн пустил колоду веером в воздух, поймал у самого пола, разложил до плеча, рубашками в обе стороны, и снова собрал.
Сирин взяла свои карты со стола, с шумом отпила медовухи и покачала головой. Президент почувствовал, что сейчас у него разовьется косоглазие. На обратной стороне каждой карты вместо статичного узора шло кино. Точнее, никакое не кино, а шевелились, бегали и летали персонажи из картин русских художников. Здесь играли на поваленном бревне медвежата, рядом сестрица Аленушка полоскала в озере платочек, еще дальше… оп, не успел!
Сирин сбросила карту лицевой стороной вверх. Очевидно, в игре использовалась система открытого прикупа, или таким образом скидывались равные масти, Артур так и не узнал. Он уставился на короля и валета, за которыми уже протянул цепкие когти Гамаюн.
Король высунулся из карты чуть ли не до пояса! Он разглядывал Коваля, что-то кричал и указывал на него валету. Точнее, это был совсем не король, а если быть точным – древнерусский царь, в меховой шапке с золоченым защитным шишаком и с палицей в сучковатой ручище…
До конца Артур не успел рассмотреть, Гамаюн сгреб карты. Вместо них выдал Сирин другие.
– Чего уставился? – Сирин звучно высморкалась, потом чихнула и скинула одну карту Алконосту.
Коваль еще больше запутался в игре. Он предположил, что сдавать будет все время Гамаюн, как это принято при игре в очко или в покер, но пернатые певцы постоянно ставили его в тупик.
– Хочу понять правила, – робко вступил в разговор президент.
– А тут и понимать нечего, – хриплым фальцетом ответил Алконост.
Он сбросил в центр стола уже три взятки, все они валялись картинками вверх, и на всех картинках происходили бурные события. Шестерка оказалась богатырской отрубленной головой, из девятки лезли три богатыря, а из двойки с воем метели вырвались сани, запряженные четверкой вороных.
– Гамаюн, твоя очередь гостей веселить, – напомнил вдруг Алконост. – Давай, напой что-нибудь к Рождеству.
