И так как я был молод, они привели меня в ужас, я испытал тот же безотчетный страх, что и сейчас.
Мне показалось, что они во власти дьявола. Я поверил, что в этой церкви присутствует Сатана. Но, став старше, я понял, что не дьявол привел меня в ужас — а чуждое, непонятное, встреча с неизвестным.
И теперь, глядя на то, как Абрайра напевает или вместе с другими следит за схваткой, я снова видел лицо чужака, человека из другого мира. Она жива, а я мертв. Она испытала неописуемые ужасы и вела жизнь, полную отчаяния. Подобно бесчисленным рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно, и для нее было бы естественным внутренне умереть. Но вот она неожиданно воскресла, и пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая гаснуть, сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для такой перемены.
Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали новое существо с эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в этом. Во всяком случае, если и создали, то не преднамеренно. Никто не понимает настолько хорошо биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет назад, когда социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.
Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал говорить, как самурай. Учитывая его уважение к их доктринам, вполне естественно, что он им подражает. Но это означает кое-что, чего я не предвидел: социокультурный сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в контакт с самураями, мы уподобились им. Когда Завала говорит, что сражения укрепляют мозг, он рассуждает, как они. Я уверен, социальные инженеры «Мотоки» могут гордиться тем, что проделали с Завалой.
Но непохоже, чтобы этот контакт с самураями так изменил внутреннее состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции, но в некоторых случаях я заметил, что они начинают выказывать их слишком бурно. Похоже, что они неумело изображают эмоции, потому что, подобно рефуджиадос, они эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.
Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы, встретился с Мавро. Ему кто-то вытатуировал еще одну слезу на щеке, и он сбрил свои усы; в остальном остался тем же самым.
Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк или паутина, отражал солнечный свет. В амбаре продолжались крики, но звучали они в ночном воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев в черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я думал, он будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.
— Что ты делаешь?
Перфекто взглянул на свой член.
— Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и он хочет только поиграть. — Он подождал еще немного, потом начал мочиться на куст.
Вот оно, наконец! Я с детства — в Гватемале — не мочился на куст. Почему-то это вызвало у меня ностальгию, и я присоединился к Перфекто.
Закончив, я спросил:
— Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?
Он рассмеялся.
— Да. И всегда, когда говорит о тебе. С тех пор как ты спас ее от насильника Люсио.
Я был поражен.
— Но я вовсе не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!
Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел на меня. Наступила долгая тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.
— Она рассказала невероятную историю о том, как ты вырвал у кого-то ружье и как раз вовремя спас ее.
— Но почему она так говорит? Почему ей поверили? Разве Люсио и его друзья не рассказали правду?
Перфекто нахмурился еще сильнее.
— Двое компадрес Люсио погибли, когда корабль начал вращаться. Остальных поместили в криотанки в наказание за то, что они ворвались в арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я думаю, она сама себе придумала эту историю и поверила в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза, когда она рассказывает. Она верит, что ее не изнасиловали. Может, Абрайра оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась. Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что их не было.
— Когда ее изнасиловали метисы?
— И не только. Она клянется, что шрам у нее получен при игре в бейсбол. Не помнит, что провела три года в тюрьме.
Мне стало дурно. Я не мог поверить в то, о чем говорил Перфекто. Получается, все здоровье, вся радость, которые я в ней заметил, это признаки еще более серьезной болезни?
— Что ты на это ответил? — спросил я. — Как ей помочь?
— Оставь ее в покое, Анжело. С того самого дня Абрайра изменилась. Впервые в жизни она обрела покой. Может быть… может быть, для нее единственная возможность счастья — забыть. Подсознательно она это чувствует.
— Мы должны сказать ей правду! — настаивал я. — Должны помочь ей взглянуть правде в лицо!
— Может, со временем она сама придет к этому. Я много раз пытался воздействовать на нее, намекал на случившееся, но она просто не слышит.
Я весь сжался и посмотрел в небо. Чувствовал, себя таким же беспомощным, как и тогда, когда смотрел, как насилуют Абрайру. И неожиданно почувствовал решимость.
— Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.
Он помолчал.
— Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с ним в сражение. Надо сделать это поскорее.
Он вздохнул.
* * *
Ночью я дрожал от холода в своем защитном костюме. Мне приснилась Тамара в инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон, и она не могла говорить. Генерал стоял над ней, гладил по голове и внимательно смотрел на нее. Руки его переместились ей на шею, на плечи, прижали соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его возбужденные глаза, напряженные пальцы. Глаза Тамары широко раскрылись, она была в истерике.
* * *
Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал весь дом. Дождь молотил по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я подумал, что это мало что даст. Комната была забита спящими. Слышался храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.
— Спи, — прошептала она. — Это согреет тебя.
— Почему никто не включает обогрев? — спросил я.
— Тут его нет.
Она отошла от меня, осторожно пробираясь меж спящими; ее защитный костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она поступала так неэгоистично. «Она живая внутри», — подумал я. Хотел поблагодарить ее, но этого казалось недостаточно.
