— Думаете, кроме нас, никого нет в живых?
— Боюсь, что да.
— Веселенькие дела, ничего не скажешь. Наверху раздался сравнительно слабый взрыв, что-то рухнуло, зашелестели струящиеся обломки, потом снова наступила тишина.
— Еще один, будь они трижды прокляты, — пробормотал Кин.
— Знаете, я просто шкурой чуял большую пакость, — сказал Ронч. — Только вот не ожидал, что дойдет до взрывчатки.
— У вас есть какое-то объяснение всему этому бреду?
— А вы до сих пор еще не поняли, что к чему?
— Ну-ну, говорите же.
Ронч сел на койку и откинулся к стене, положив скованные руки на колени.
— Да вы садитесь, — предложил он. — Вон табурет, в ногах правды нет.
— Ничего, я постою. Так что же произошло, по-вашему?
— Вам Харагва наверняка вкручивал насчет грядущей биоинженерной цивилизации?
— Угадали.
— Тут и угадывать нечего, у него всегда за бутылкой только и разговоров было что про нее. А ведь эта цивилизация вот она, у нас под носом.
— Вы имеете в виду ящеров? — догадался Кин.
— Само собой. Они умеют такое, что Харагве и не снилось. Все эти твари, которые на нас бросались, их работа. Вообще-то первые подозрения у меня появились, когда Харагве притащили прыгунчика без иголок, помните? Ну а теперь все сошлось, никакого другого объяснения просто нет.
Кину вспомнились отбивные из ящеров, и он с трудом превозмог подкативший к горлу рвотный спазм.
— Так вы считаете, они обладают разумом?
— Да, чем-то вроде того.
Наступившая мертвая тишина, не нарушаемая ни единым звуком, давила на барабанные перепонки нестерпимой тяжестью.
— Надо посмотреть, что там делается наверху, — предложил Кин. — Кажется, бомбежка закончилась.
— Что ж, пойдем поглядим, — отозвался Ронч, вставая с койки.
Подойдя к выходу из дежурки наверх, Кин увидел, что лестница примерно посередине загорожена косо привалившимися друг к другу вибробетонитовыми плитами стен. Он подошел к завалу, пригнулся и посветил фонариком в треугольный лаз. Путь из подвала наглухо перегородила мешанина обломков помельче, из-под которых на ступеньки выползла густая лужица крови.
— Значит, дежурного придавило, — сказал он себе под нос.
— Что вы сказали? — переспросил топчущийся позади него Ронч.
— Мы тут закупорены, — буркнул Кин. — Похоже, наглухо. Самим отсюда не выбраться.
Он бесцельно пнул ногой плиту и побрел по лестнице вниз. Вернувшись в камеру, Кин уселся на табурет, Ронч устроился на койке, подобрав под себя ноги.
— Элий, слушайте, а чего вы за мной прибежали? — спросил Ронч. — Я вам что, дороже собственной жизни?
— Сам не знаю, — честно признался Кин. — Надо же было сделать хоть что-нибудь. Вообще-то останься я наверху, наверняка был бы уже трупом.
— Оружие вроде при вас?
— Да, конечно. — Кин похлопал по кобуре.
— Долго мы тут без еды и питья не протянем, — задумчиво промолвил Ронч. — И откапывать нас некому.
— Похоже на то, — согласился Кин.
— Знаете, Элий, у меня к вам будет большая просьба.
— Говорите.
— Когда я начну загибаться от жажды, не сочтите за труд прикончить меня из икстера. По крайней мере это не такая мучительная смерть, — сказал Ронч и, не дождавшись ответа, спросил: — Обещаете?
— Думаю, если до этого дойдет, мы бросим жребий, кому стрелять, — после долгого раздумья произнес Кин.
— Ладно, согласен.
Повисло затяжное молчание.
— Снимите с меня наручники, — вдруг попросил Ронч и после короткой паузы добавил: — Если не боитесь.
Без малейшего колебания Кин нашарил в планшете ключик, поднялся с табурета и, отщелкнув никелированные клешни наручников, швырнул их в угол.
— Спасибо, — поблагодарил Ронч, растирая запястья. — Как-то неохота помирать арестантом. А так словно на свободу вышел.
Кин сел на табурет и привалился спиной к холодной стенке, положив фонарик на колени. Ему пришло в голову, что батарейка фонарика рассчитана на двести суток непрерывной работы и он заменил ее перед вылетом на Тангру. Когда они с Рончем умрут, лампочка будет светить еще долго. Грошовая вещица переживет его самого.
Ни с того ни с сего Ронч издал короткий сдавленный смешок.
— Чему это вы смеетесь? — хмуро спросил Кин.
— Да так, ерунда всякая лезет в голову, — сказал Ронч. — Я подумал, ящеры-таки сделали из нас хорошую отбивную.
Когда послышались первые взрывы и завыла сирена, она сидела в пустом зале за столиком возле фонтана и дремала, уронив голову на руки. После бессонной ночи тело порожнее и рыхлое, а еще кислый привкус во рту, прилипшая к ступням звонкая окись намаянности, словно судорогой застрявшая в скулах тягомотина от обязательной улыбки. Хоть чуть-чуть покоя, просто покоя, хоть чуть-чуть. Криворотый прямо истерзал ее своим длинным и крепким, все внутри поскуливает, но ведь сладко было, очень сладко, вот как это бывает, оказывается. Страшно, сладко, грешно, безумно, сладко, сущая погибель, растворяешься, летишь. И неважно, что придется оправдываться перед Тарпицем, ну не смогла и не смогла, духу не хватило. Каким свирепым взглядом он смотрел на нее, когда завтракал, прямо придушить был готов. Ай, да все равно, ни капельки она его не боится.
Между тем творилось непонятное, ухало-грохотало, из кухни высыпали повара и раздатчицы, они столпились у окон, раздвинули шторы, что-то высматривали снаружи. Подняв голову, она окинула их недоумевающим взглядом: и чего суетятся, какая там еще невидаль отыскалась… Да, вот тогда сирена и завыла.
Это ее не волновало ни капельки, она дико устала, ей обрыдло, вконец обрыдло улыбаться через силу, семенить между столиков с тележкой на одеревеневших ногах, под липкими взглядами жующих мужиков собирать сальную посуду и улыбаться, всегда улыбаться. Но внезапно грянул гром. Так, словно ее подспудная ненависть к этому залу наконец-то сгустилась, прорвалась наружу, взрывной волной шарахнула по огромным ленточным окнам. Вздыбились к потолку шторы, мелкие кубики осколков брызнули запрокинутым набок сухим дождем. Ах, как все заметались, орущие и окровавленные, в ужасе помчались обратно в кухонный блок, натыкаясь на стулья и столики, до чего же смешные заблудшие, они так перетрусили, будто их убогая жизнь лучше смерти.
Она всегда твердо знала, что смерти нет.
Знойный ветер проклятой Тангры ворвался в зал, повсюду запорхали салфетки. Только во сне бывает такая белая шальная свобода. Зачарованная этим зрелищем, она не сразу заметила, что тучный повар Шуян во всю прыть несется по проходу, не разбирая дороги. Обильно струящаяся из рваной раны на лбу кровь заливала ему глаза. Вскочить на ноги она не успела: ополоумевший повар, с диким воплем размазывающий кровь по лицу, задел спинку ее стула, и оба покатились кубарем на пол, а в следующее мгновение раздался оглушительный взрыв. Беспомощно лежа на спине, она увидела, что на нее валится потолок.
