К этому времени пришло в себя вражеское боевое охранение — Бессмертные ринулись в бой, изливая из пушек потоки плазмы. Однако прицельно они бить не могли, поскольку утормозились мы настолько круто, что начали падать на звезду по совершенно немыслимой траектории — фактически отвесно. Для того, чтобы поймать нас в прицелы, им бы пришлось всей эскадрильей выстроиться перпендикулярно вектору орбиты, а это, извините, так просто не выполнить. Мы, напротив, видели вражеские истребители точно в профиль, что сильно увеличило зону поражения и точность прицеливания.
Ну, тут мы и дали им прочихаться. Продолжая падать на звезду почти отвесно, мы рубанули носовыми орудиями и разрезали строй истребителей плазмой, словно ножом. Пять машин тут же исчезли во взрывных вспышках, остальные ушли кто в разгон, кто в торможение, развалив строй.
— Бак и Доран налево, — скомандовал Утенок. — Мы с Безбашенным направо.
Я подрулил маневровыми дюзами, поймал нужный угол и снова поддал маршевыми, выходя на встречную относительно вражеских машин траекторию. Кто-то из особо ретивых Бессмертных на пределе допустимых перегрузок утормозился и зашел мне в хвост, но я долбанул по его магнитной броне кормовой пушкой, вынудив смельчака катапультироваться. Его истребитель не пролетел после этого и тридцати километров, как сказался перегрев обшивки от попадания, и машина, чиркнула в черноте космоса яркой падающей звездой.
Тут нас поддержали огнем республиканские крейсера, и началось всеобщее веселье. С обоих флангов нам на подмогу бросились четыре звена «D-10», продолжая рассредоточение противника, а тяжелые флоты сцепились между собой.
Фактически противостоять нам могли только штурмовики — их тяжелые машины также были оснащены бортовыми гравитаторами, что позволяло им утормаживаться и ускоряться не хуже нас. К тому же они имели численное превосходство более чем вдвое — десять против четырех. Другое дело, что слишком большая масса не позволяла им сравниться с нами в маневренности. Но все равно они нас прижали, пользуясь тем, что, несмотря на изменение вектора траектории, мы продолжали довольно круто падать на звезду. Какая уж маневренность на такой траектории, когда тормозить уже практически некуда, а на одном разгоне, даже на очень мощном, выйти можно лишь на очень предсказуемую траекторию. Так можно и под огонь крейсеров попасть.
Пришлось мне переключить все внимание на кормовую батарею и отстреливаться плотным огнем. При этом приходилось по мере возможности уворачиваться от ответной пальбы. Как только я пытался разогнаться, меня вынуждали тормозить, накрепко заблокировав на траектории, которая с каждым десятком секунд становилась все опаснее. Если торможение и дальше будет преобладать над разгоном, это кончится тем, что я начну падать на звезду совершенно отвесно, превратившись для противника в неподвижную точку на фоне светила. И хотя излучение создает в этом случае не очень благоприятный фон для прицеливания, но неподвижная мишень все же куда проще для поражения, чем маневрирующая.
— Что собираешься делать? — спросила Ника.
— Есть два варианта, — ответил я, не отрываясь от управления кормовой пушкой. — Или попробовать разогнаться, рискуя получить плазмой в бок, или продолжать отстреливаться в надежде сбить этот чертов штурмовик.
— И что ты решил?
— Не знаю! Он верткий на редкость, не могу достать. А пушка у него настолько мощная, что не хотелось бы получить даже вскользь.
— Но что-то делать придется! — вспылила Ника.
Стыд хлестнул меня как кнутом. Одно дело Доран мне читает нотации, другое — женщина. И тут же, словно в ответ на воспоминание о товарище, Дорана сбили. Радар пискнул, показывая потерю одной из машин крыла. Трудно было понять, успел мой друг катапультироваться или нет.
— Черт! — выкрикнул я.
— Успокойся! — осадила меня напарница. — В руки себя возьми.
В ее правоте сомневаться было глупо — в бою действительно не место истерикам. К тому же новая плазменная очередь штурмовика прошла от нашей обшивки в опасной близости. Я собрался и ответил, но снова мимо. Больше времени на принятие решения не оставалось. Ткнув пальцем в наручный вычислитель, я вызвал программу-гадалку и спросил:
— Мне уходить?
«Нет», — лаконично высветилось на экране.
— Отстреливаться?
«Нет».
— Что же тогда? — Я шарахнул кулаком в перчатке по пульту, но понял, что не получу ответа на неверно сформулированный вопрос.
— С кем ты там советуешься? — не поняла Ника.
— С высшими силами, — отшутился я.
Напарница решила не выспрашивать дальше, а я, напротив, догадался озадачить машинку следующим вопросом:
— Прыгнуть в субспейс?
«Да», — высветилось на экране.
Глянув на индикатор искажающей массы и убедившись, что прыжку в подпространство ничего не мешает, я подрулил маневровой дюзой и взял почти перпендикулярный вектор.
— Усилие семьдесят! — предупредил я Нику.
— Есть! — ответила она.
Маршевые движки начали выводить нас на нормальную астроцентрическую орбиту. Штурмовик не замедлил воспользоваться тем, что я подставил ему бок, прикинул упреждение и всадил заряд плазмы в обшивку нашего «Гуся». Хорошо, что мы еще не вышли на полный перпендикуляр! Удар пришелся под очень острым углом, фактически вскользь, но мощность пушки была такова, что плазмопоглощающее покрытие запузырилось, гася энергию. Глянув на запустившийся таймер, я увидел, что покрытие будет распространять температуру по всему объему секунд сорок, затем произойдет неизбежный перегрев и взрыв топливных контейнеров. Рука непроизвольно потянулась к ручке катапультирования, но Ника выкрикнула:
— Прыгай в субспейс!
И я прыгнул. В этом был смысл, поскольку весь энтропийный удар при переходе в потоке физического вакуума приходится на обшивку, охлаждая ее до абсолютного нуля. Нас выкинуло в подпространство, но, поскольку скорость и вектор просчитаны не были, выйти мы могли черт-те где и даже дальше. Благо если не в центре ближайшей звезды. Правда, вероятность такого плачевного исхода была невелика, а маломощность привода снижала ее еще больше, но все равно прыгать вслепую я не люблю до ужаса.
Вакуумный поток подхватил нашу легкую, плохо приспособленную для таких нагрузок машину и понес, угрожающе потряхивая. Температура плазмопоглощающего слоя действительно упала почти до нуля, однако обшивка прогрелась и под ним, причем уже основательно, так что опасность распространения температурного очага по-прежнему сохранялась.
