Дмитрий Старицкий - Наперегонки со смертью

И исчез, не допев.

Вот хотите — верьте, хотите нет, а бутылка водки из морозилки тоже исчезла. Правда, это я уже потом обнаружил.

Но подлечил он меня, призрак-экстрасенс. С этого времени я потихонечку на поправку пошел.

И последний такой сон-явь я очень хорошо запомнил. Был он как те глюки, что посещали меня под охедином в сефардском госпитале Виго — реальнее самой реальности в ощущениях.

Ехал я куда-то в поезде, ночью. Плацкарте голимом, советском, на ощупь сальном. На боковой сидушке. И был я в зеленой курсантской форме с черными погонами. В «парадке» с галстуком, что характерно.

Напротив меня сидел небритый мужик с сухим лицом в потертом пиджаке. Синяя шерстяная сорочка с красной искрой расстегнута на три пуговицы.

Между нами на столике практически выпитая бутылка «Сибирской» водки со штампом вагона-ресторана на этикетке и нехитрая закусь, из той породы «чтоб была» для порядка. Без закуски пьют только алкоголики.

В окнах ничего не было видать. Темень и темень.

Вагон тревожно спал, покачиваясь.

Полумрак от дежурных лампочек.

И мерный перестук колес на рельсовых стыках.

— Вот ты учишься — так учись, — втирает мне этот мужик. — Мне учиться не дали. В Суворовское училище в конце войны разнарядка на меня пришла из военкомата, но не пустила родня. У меня отец — Герой Советского Союза, пал смертью храбрых при форсировании реки Днепр. И мне как сыну героя пенсию хорошую платили. Вся семья с той пенсии кормилась. Хоть Алтай и благодатный край, а после войны и в нем было очень голодно. А в шестнадцать лет посадили меня на комбайн. Помощником. Так моя жопа к этому комбайну на всю жизнь и приросла. А я учиться хотел. Шибко хотел. Не срослось. Не было бы этой долбанной пенсии за отца, может быть и выучился. Так что учись, пока дают. И за себя и за меня учись.

Проснулся я после этого сна совсем здоровым. Только очень слабым. Но стамеску с киянкой руки держали.

Работать надо.

Учиться я давно выучился и за себя, и за того парня.

А через неделю я и «лапландер» за ворота смог выкатить. Ученикам в лесном колледже промдизайн читать. Я там только почасовик и бюллетень мне никто оплачивать не собирался.

Огляделся я в кабинете и сказал, что это хорошо. Можно убирать инструменты. Одна стена была покрыта тонким ковром из венгерской синтетики, на котором я развесил свою коллекцию блескучих никелированных пистолетов вокруг трофейного бебута. Все что насобирал за это время.

По краям ковра два ругеровских карабина повесил, а вот пулеметы в кладовку убрал.

Под ковром разместил низкий, но длинный самодельный комод (сам сделал!), в котором держал патроны и принадлежности для ухода за оружием.

Остальные стены, что не были отданы под книжные полки, украшали фотографии из календаря Зорана с автографами моих девчат. В красивых рамах, которые сам смастерил из покупного багета.

Рама фотографии Наташи Синевич была по углам затянута черным крепом.

Надо будет мне на годовщину, на ее могилку в Виго съездить. Помянуть по-нашему. Местные-то не умеют.

Прикатив домой после лекций в колледже — после дождей я сразу пересел на трехколесный скутер типа моторикши. А что, удобно, дешево, почти везде проходимо и топлива мало кушает. Сколько мне одному того груза везти надо? Слезы.

А что до безопасности, так в наших пригородах серьезное зверье уже давно повыбили. А местный горный лев давно решил с человеком не связываться, шибко умная зверюга. И о бандитах давно уже ничего не слыхали. Обходят они протекторат Русской армии по широкой дуге. Во избежание. Только чичи время от времени на юге шевелятся. Но это от нас далеко. И егеря свой хлеб там недаром едят.

Но автомат я с собой постоянно вожу, на всякий пожарный.

Как и «маузер».

Так вот прикатив домой, неожиданно для себя, обнаружил на внешнем крыльце Дюлекан Комлеву. Одетая в незнакомую мне униформу она в обнимку со своей длинной «арисакой» кемарила по-солдатски, сидя на большом фанерном чемодане, закутанная в хлопковую куртку. Все же еще свежо у нас в предгорьях после мокрого сезона.

Рядом с ней стояла детская коляска на больших деревянных колесах, симпатичная такая — плетеная из ротанга и окрашенная в несколько цветов. Явная самоделка. И пара вещевых мешков под ногами вместе с длинной оружейной сумкой.

Я обрадовался. Все же после нашего прошлогоднего вояжа все «звезды путанабуса» для меня родные люди. Родня новоземельная. Ближе них никого-то на ЭТОМ свете и нет.

Сервировка стола в кабинете, наскоро мной собранная уже успешно порушена. Только один стакан, наполовину наполненный темным ромом, сиротливо стоял под коркой серого хлеба нетронутым.

Большая фотография Тани из календаря Зорана за ним прислоненная к стене, по углам рамы затянута черным крепом.

Я второй раз за год осиротел на этой Новой Земле.

Земля утрат.

Нет больше Тани Бисянки. Эльфийки с фиолетовыми глазами из зачарованного леса.

— Дочку Таня родила в мокрый сезон, четырнадцатого числа второго месяца двадцать третьего года, — рассказывала слегка прихмелевшая Дюля. — Восемьдесят дней назад. Ровно. А как только устаканилось с дождями, она в отставку подала. Приняли, хотя долго уговаривали остаться в инструкторах. Карьеру обещали. Но в итоге засчитали ей полностью службу за год. День за три — боевых. Остальные день за два, в том числе и декретный отпуск. Получилось даже больше календарного года. Этого — новоземельного. А я просто отпуск взяла. И мы поехали к тебе, надеялись, что не выгонишь.

— Ты че несешь, Дюль, окстись! — возмутился я в лучших чувствах. — Чтобы я вас выгнал?

— Кто тебя знает? Может, пока мы воевали, ты тут себе порядочную нашел? И вдруг девка приблудная с дитем в подоле на пороге. Впрочем, проехали уже. Налей.

Я плеснул в стаканы на палец. Коричневого кубинского рома, который Дюлекан привезла с островов.

Моя бутылка «Новомосковской», едва вынутая была ею засунута обратно в морозилку. А в руках у нее оказалась квадратная литровая бутылка с этим пойлом.

— Это Таня для тебя, козла, тащила. Порадовать хотела, — причитала Дюля, привычно вынимая пробку из бутылки. — Все же это первый ром с Кубы. Новой Кубы. А Таня так и не смогла стать кубинкой, в отличие от меня. Для нее ром — экзотика. Она вообще там как монашка жила. Вот скажи мне как на духу: за что тебя так любить?