— Такой плотный, что Юпитер знал, что там внутри?
— Не обязательно знал, но мог знать. А еще в группе или рядом с группой мог быть его человек. Который просто докладывал наверх, не ожидая подставы… Это самый лучший для нас вариант.
— А самый худший какой? — поинтересовался Енот.
— Идти от Курася вниз по цепочке, — сказал Костя.
— Самый худший — это идти от Курася вверх, — поправил Эней. — В штаб. Кто-то слил и Пеликана, а это совсем другая зона. Значит, либо там еще одна дыра, либо протекло этажом выше, в Гамбурге, у координатора по региону — это женщина, Стелла, тоже член штаба. И если это так, то мы — все мы — могли попасть под наблюдение много раньше, чем думали.
— Ты хочешь сказать, — спросил Игорь, — что мы можем сидеть на засвеченной точке?
— Нет. На засвеченной точке мы бы долго не просидели. Это личная берлога Ростбифа и Каспера, меня специально дрючили никому в подполье о ней не говорить. Нет, на Украине нас потеряли и досюда отследить не могли. Мэй?
— Мы прибыли за три недели до вас, — сказала Черная Жемчужина. — О точке в группе знала я одна.
Десперадо кивнул, подтверждая.
— Хотя это, — Эней вздохнул, — не значит, что о точке не знают вообще.
— Мы еще дышим, — сказал Игорь. — Будем считать это подтверждением тому, что точку не отследили. Но мне хотелось бы знать ответ на один вопрос.
— Слушаю.
— Насколько я понял, Ростбиф завещал тебе «любимую жену» — некоего эксперта. Почему мы для начала не поедем к нему? Или к ней?
— Я боюсь, — сказал Эней. — Сейчас боюсь. Если поляков сдал Курась или кто-то от Курася, то все хорошо. Но что, если нет? Тогда может быть, что после того заседания штаба мы попали под «свое» наблюдение, понимаете?
— А если под чужое? — Антон прищурился. — Большой организации с неограниченными ресурсами легче следить за маленькой группой, не проявляя себя, чем подполью.
— Если бы нас так хорошо отработала СБ, я… мы не ушли бы из Екатеринослава. Даже если они хотели, чтобы я убил Газду, нас бы не выпустили потом. Но если за нами следили свои, они теперь могут знать о нашем эксперте.
— Откуда? — изумился Антон.
— Как я понял, эксперт с Ростбифом были знакомы и до того, как он ушел в подполье. Тот человек жил на легальном положении, а потом… влип. Мы же его и вывозили, так что я отчасти в курсе. Мне было пятнадцать, мы изображали семью.
— «Шведскую» семью? Или тот человек — женщина?
— Женщина. Где-то за тридцать, не скажу точнее. Очень, очень умный человек. Мы ее переправили в Швецию, посадили в Арланде на самолет до Испании, и больше я ее не видел.
— Хоть узнаешь, когда встретишь? — спросил Костя.
— Не сомневайся. Вот узнает ли она меня… — Эней потер лицо.
— И ты считаешь…
— Я не знаю. Нам нужен координатор — в любом случае. Но не сейчас. Не тогда, когда нам на голову в любой момент может свалиться крыса. Я бы рискнул для начала связаться с экспертом, если бы сдали только нас. Но сдали и Пеликана. Две лучшие группы. Независимо друг от друга. Короче, мы должны посмотреть на месте, что это за Юпитер. И только потом, с добытыми сведениями и чистым хвостом идти к эксперту. Или, наоборот, искать безопасный путь отхода и эксперта вытаскивать. А пока — работать.
* * *
Рутина установилась — по выражению Антона — монастырская. И действительно очень напоминала образ жизни свинофермы. Подъем за полчаса до рассвета (бедный Игорь), зарядка-пробежка-заплыв, индивидуальные занятия, завтрак, занятия, теория, полчаса отдыха, обед, работа на Стаха (черт бы побрал весь лак на этом свете, и рубанки, и дерево, и воду как таковую везде), перекус-пробежка-заплыв-тренировка на взаимодействие… Личное время. В которое уже ничего личного делать не хочется, а хочется закуклиться и впасть. Голова пуста, окружающей среды не замечаешь — что-то желтое, что-то зеленое, что-то синее (гори оно огнем), — а ночью снятся свиные туши, активно-и презрительно — комментирующие процесс разделки.
Энею было легче, и намного — когда-то он через все это уже прошел и сейчас только восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном — и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно, словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.
…Иди через лес…
— Тебе не скучно беззащитную сосну молотить?
Мэй Дэй подошла неслышно — под шум моря, под удары боккена о ствол высохшей сосенки, под шумные выдохи — и иногда воинственные вопли — самого Энея, по песку, босиком, с подветренной стороны. На ней были короткий тесный топ и зеленая юбка-парео, которую трепал ветер, а на плече она несла свой боккен.
— Сколько мы с тобой не спарринговали, пять лет?
Он облизнул разом пересохшие губы, смахнул подолом футболки пот со лба.
Иди через ягоды, сосновые иголки. К радуге на сердце…
— Почти шесть.
Мэй Дэй улыбнулась.
— Ты был такой щуренок. Я все время боялась тебе что-нибудь поломать.
— Я что-то этого не чувствовал, — улыбнулся он. — Теперь моя очередь бояться?
— А ты не бойся. Я крепкая.
Она и в самом деле была крепкой, как недозрелая слива. Есть такая порода слив — с золотисто-коричневой кожей, с янтарной мякотью… А он и в самом деле был щуренком пять лет назад — стремительно вырастающий из всего худой подросток путался под ее взглядом в своих неожиданно длинных конечностях и еще больше в своих чувствах. Она была недосягаема. У нее был Густав, такой высокий и синеглазый, что о соперничестве не могло быть и речи. Эней мог объясниться с ней только на звонком языке деревянных клинков. А как на этом языке скажешь: «Я люблю тебя»? Особенно если на других занятиях, куда ходили всего трое: он, Густав и Малгожата, его ставили «чучелом» для нее, а ее — для него. И, что самое удивительное, сейчас он был способен объясниться ничуть не больше, чем тогда.
Я пойду за тобой. Я буду искать тебя всюду до самой до смерти…
— Камаэ-тэ, — скомандовал он, и оба приняли стойку. Море тянулось к их босым ногам, и ветер трепал темно-зеленую юбку Мэй, как знамя Пророка.
Нам сказали, что мы одни на этой земле. Мы поверили бы им, но мы услышали выстрел в той башне. И я хотел бы, чтобы тело твое пело еще, но озера в глазах замерзают так быстро… Мне страшно…
Сначала это было скорее воспоминание, чем состязание. Они обменялись несколькими связками, знакомыми обоим. Потом Мэй перешла в более решительное наступление. Эней попытался подловить ее встречным ударом во время отхода, но она смогла ускользнуть и отразить выпад. Неумолимая инерция боя разнесла их, дав каждому секунду передышки, а потом они снова кинулись друг к другу и снова друг от друга оттолкнулись, обменявшись ударами. На сей раз в полную силу. И атака Мэй, и собственная контратака тут же отозвались у Энея в груди ноющей болью. Он знал, что очень скоро эта боль расползется по плечу и от нее занемеет рука, но это лишь усиливало азарт и подхлестывало изобретательность. Он первым сумел нанести Мэй удар — в сложный, почти безнадежный момент перехватил меч левой и в глубоком выпаде «смазал» ее по ребрам, пропуская над собой ее боккен.
