Молчание.
— Серый! Серый, черт тебя подери!! — крик бати, — Тебя долго ждать??
Ойййй… Он ведь точно знает, что я подслушиваю! Ясно же, что будь я на улице, я бы его не услышал!.. Я шарахнулся от двери, чуть не сбив Элеонору с ног, вытолкнул ее за дверь, аккуратно прикрыл дверь на лестничную площадку и прошипел ей:
— Прежде чем входить — стучать надо!
Эта зараза показала мне язык. Я показал ей кулак. И понесся вниз, на улицу.
Надписи меня разочаровали. Я думал там немного, — а он весь фасад извозюкал… Буквы высотой в метр, явно аэрозольным баллончиком… «Крысы». Ну и «крысы», ну и что… Я оценил ситуацию и поплелся домой.
Там уже все устаканилось. Толик сидел по-прежнему на диване и строил глазки Элеоноре, которая, как пай-девочка сидела и пила с мамой чай на кухне, делая вид, что его не замечает. Батя, задрав ноги на стул, сидел в кресле и рисовал на листе бумаги какую-то схему.
— Ну, что там с покраской? Получится?…
— С покраской… Уй… — мне было мрачные вилы заниматься какой-то покраской-закраской дурацких надписей, тем более, что их и возобновить ничего не стоило. Вот приспичило бате… На фоне неохоты мой пытливый ум тут же придумал оригинальное решение:
— Значит, насчет покраски. Смысла нет никакого. Там черная краска, автоэмаль, так что и закрасить можно только черной. Ну, есть у нас краска. А зачем закрашивать? Чтобы было на фасаде две черных кляксы? Чтобы он через ночь намалевал надписи уже белой краской, или там красной?… Мы ему что, в маляры нанимались?
— И что ты предлагаешь? Забить на это?
— Нет, почему же забить?… Использовать! Тебе этот… как его? Эпитет! Эпитет «крысы» что — ухо режет? Нет. И мне нет. Ну, пусть мы будем «крысы». Ну так давай я завтра возьму баллончиков в маркете, и разрисую эти надписи в стилизацию. Вы видели, сколько в городе сейчас надписей в стиле граффити? Ну и… Чем наш дом хуже?
Маркетом, или «супермаркетом» мы как-то негласно стали называть квартиры, в которые мы перетащили почти все наши намародеренные запасы. Теперь там все не валялось кучей, а стояло рядочками и лежало кучками, — как в настоящем супермаркете, откуда и назвали. Хотя до полного порядка было ох как далеко.
Батя переглянулся с Толяном, тот пожал плечами, и батя дал добро:
— Дерзай. Постарайся только не награффитить там слишком уж страшно — все же у родового гнезда фасад красить будешь…
— Обижаешь! — мне сама идея постепенно стала нравиться все больше. Это не надоевшее уже шастание по разоренным магазинами и кафе, это творческая работа!
Весь вечер я творил эскизы и подбирал баллончики.
На следующий день к полудню все было готово. Толик по обыкновению урыл куда-то, батя был занят тем, что тянул по этажам провод от квартиры Ольги Ивановны с двенадцатого этажа, постоянно наращивая его всякими обрывками и обрезками. К тому времени мы еще не разорили радиомагазин и подсобку АТС, и с проводами было неважно. Батя решил установить телефонную связь с нашим «смотровым постом», и, надо сказать, за полдня вполне успешно с этой задачей справился. Использовал домофоны, батарейки, звонок, еще какую-то электроерунду, — но теперь с Ивановной можно было переговариваться, не бегая к ней на этаж.
А я тем временем закончил свое «граффити». За отсутствием посторонних во дворе следила из окна бдительная старушка, явно довольная порученной ей важной миссией. Батя даже предлагал снабдить ее биноклем, но она отказалась:
— Нешто, милок, я и так не слепая. Все вижу.
Когда все было закончено, я позвал всех «принимать работу». Батя, мама, пришедший уже Толик, и даже нарисовалась эта вертихвостка Элеонора; они столпились во дворе, обозревая мои художества. Я, реально, несколько даже волновался, хотя и отдавал себе отчет, что все это — ерунда по сравнению с действительно серьезными задачами, стоящими перед нами. Но все же, все же… Любой творец волнуется, представляя публике свое творение, не так ли?…
Ну че, надо сказать, оно понравилось. Во-всяком случае, никто не критиковал, хотя я уже заготовил фразы: «Не нравится — сделайте лучше!» и «Конечно, художника каждый обидеть норовит!». Никто не обижал, все одобрили. Я черной краской и серым металликом для теней обработал стилизованно ту писанину, что оставил гопник; плюс на дверях написал большое «МЫ», так, что получалось «крысы» «мы» «крысы». А, главное, над козырьком подъезда, где Устос рубился с гопниками, нарисовал большую, насколько смог, морду оскаленного крыса. С зловещими передними зубами. Я старался. Я вчера весь вечер рисовал эскизы, и вот сегодня воплотил… Пацанам бы понравилось… Где они сейчас…
— Нормально! — хлопнул меня по плечу батя.
Мама промолчала. После вчерашних разборок с батей и его ультиматума она ходила какая-то потухшая и задумчивая. Но не ушла ведь! Ничего, оттает!
Элеонора фыркнула:
— Мне бы вот было западло быть крысой! Еще и декларировать это!..
Толик ее быстро укоротил:
— Ну так, лапочка, ты в другом подъезде живешь… Нарисуй над подъездом курицу крашеную, — и будешь считаться райской птицей! Га-га-га! — и сам заржал над своей шуткой; ему было совершенно положить на то, что он этим конкретно Элеонору опускает, а может, он это специально и делал.
Не знаю. Но спасенная нами красотка только криво улыбнулась и заткнулась, не сказала больше ни слова. Что я, в частности, отнес к результату осмысления подслушанного ею вчера батиного монолога. Нормально! А то еще будет тут выступать — кто-то ее мнением тут интересовался! Я подмигнул Толику, — и он мне в ответ.
— Ну что… — сказал батя, — теперь у нас не просто «Башня», а «Крысиная Башня»… А мы — ее зубастый гарнизон.
— Я буду Главным Крысом, — тоже попробовал пошутить я.
Так родилась Крысиная Башня.
Батя давно говорил, что главное в городе, когда будет отключено центральное снабжение, это вода. Не газ, не элекричество и не канализация, — вода. Даже не жратва. Можно жечь мебель, обогреваясь. Можно на костре готовить пищу. Можно гадить в полиэтиленовые пакеты или просто на улице. Одежду можно сшить из одеяла. Но без воды — полный и быстрый капец. Потому что бы мы ни делали, батя, да и все мы, держали этот вопрос в голове. Вода! Пока что воду давали — утром и вечером, по полтора-два часа, но ясно было что это долго не продлится. Напор был слабый; у нас, на третьем этаже, вода еще шла, — а на пятом — уже нет. Каждое утро я относил ведро с водой Ольге Ивановне на двенадцатый, чтобы она не трогала пока свои запасы. Каждый раз она меня очень благодарила и приглашала попить чаю с вареньем. Я отказывался. А однажды она напекла пирожков, целое блюдо, и принесла нам…
