Из пасти гада потёк мучительный стон; мускулистые конечности страдальчески перекорёжились. Тело дёрнула хорошо видимая судорога.
Лихо бросилась к уродцу, двигаясь по широкой дуге, держась настороже. Где гарантия, что даже при физической боли «выскочки» не среагируют, как обычно? Глупо было бы налететь с разбегу…
Не среагировали.
Блондинка обеими руками обхватила сзади корпус твари, оказавшейся на удивление лёгкой, и сделала несколько шагов в сторону колючки. Есть!
Старательно натянутая колючка спружинила, принимая на себя вес гада. Лихо изловчилась и пропихнула существо головой в просвет между тонкими стальными нитями, отпустила. Заполошный визг «красавчика», всем весом повисшего на раздирающей плоть человеческой придумке с почти двухсотлетней историей существования, ввинтился в общий шумовой фон, перебил…
Блондинка отскочила назад и начала работать ногами — жестко, остервенело. Тварь пыталась освободиться, цепляясь конечностями за проволоку, распарывала плоть, визжала всё надрывнее. Лихо била, чувствуя, как проминаются под подошвами ботинок кости, и первые бурые капли жидкости начали падать на землю.
Блондинка немного разорвала дистанцию и сразу же ударила боковым, с подшагом, целясь скосом рифлёного каблука в центр спины, в позвоночник. Мощно, яростно, с выносом бедра. Нога соприкоснулась с плотью твари и провалилась вперёд, на четверть высоты ботинка. Но так, что всевозможные вопросы о дальнейшей судьбе схватки отпали сами собой.
Уродец повис испорченной марионеткой, лужица бурой жидкости под его телом всё увеличивалась, расползалась вширь. Лихо презрительно плюнула в неё и пошла к выходу. На трибунах стояла гробовая тишина.
Остановилась возле до сих пор запертой двери, покосилась на сборище здешних богов и тиранов. Сфинкс, подавшись вперёд, что-то доказывал Молоху — без фанатичного блеска в глазах, но с бесспорно имеющимся нажимом. Правитель экс-Красноярска как-то неуверенно отмахивался, бляха на груди съехала куда-то под мышку, придавая Молоху вид несколько взъерошенный, неподобающий богу. Белобрысый настаивал на своём, зло поджимая губы, роняя короткие фразочки, явно приходящиеся шизу поперёк души.
Своего добился. «Небожитель» нерешительно кивнул, потом снова помотал головой, отменяя предыдущее решение. Сфинкс резко, безапелляционно бросил ещё несколько слов, дожимая собеседника…
Молох тяжело, почти обречённо вздохнул, опустил веки, будто какие-то колебания ещё присутствовали. Белобрысый смотрел на него, не отрываясь. Шиз еле заметно шевельнул губами, добавив к этому такой же, почти незаметный наклон головы. Сфинкс осклабился, с каким-то мстительным удовлетворением устраиваясь в кресле поудобнее. Праздник продолжался.
Лихо встала на своё место, по пути назад успев ободряюще подмигнуть Алмазу. Бог — настоящий конечно же, а не это напыщенное убожество, находящееся в пределах видимости, — троицу любит, но исключения, как водится, ещё никто не отменял.
Алмаз отправился на арену, повинуясь красноречивым жестам охранников: завершающий праздник поединок обошёлся без объявления. Чего тут объявлять? — и так всё понятно.
«Сдаётся мне, что зверинца в „мутантовке“ больше не существует. — Лихо разглядывала выходящих на арену двух амбалистых мутантов, вооружённых устрашающего вида ножичками. — А нечего было домашних зверюшек на людей, за которыми — Родина, натравливать…»
Ножевым боем порченые в какой-то мере владели. Расчёт, по всей видимости, строился всё же не на этом. Рядом с этими битюгами стеклорез смотрелся в подавляющей степени неубедительно. Росточком пониже, в плечах поуже, мускулатура вообще — если не одно расстройство, то явно — не повод для гордости…
Откровенно забавляясь, Алмаз позволил этим гоблинам погонять себя по загону. Но не более одной минуты. Не допустив нанесения ни одной царапины. Человек, проживший семнадцать годочков в атмосфере, на девяносто девять процентов приближенной к армейской, запросто может иметь чувство юмора (пусть даже это утверждение идёт вразрез с одной поговоркой, давно получившей пропуск в умы человечества)… Равно как и превосходную физическую подготовку.
Спустя шестьдесят секунд один из мутантов, голова которого была похожа на розоватый, подгнивший кочан с глазами и ртом, понял всю глубину своего заблуждения касательно победы без особых усилий.
Стеклорез поймал бьющую руку на приём, выломав предплечье. Акцентированно притоптал поверженному мутанту харю подошвой ботинка и подхватил с земли выроненный нож.
Бросок. Неплохо сбалансированный, примерно трёхсотграммовый клинок, брошенный Алмазом с пяти метров, по рукоятку вошёл в грудь второго участника шоу. Эп! — уноси готовенького…
— Я так и не понял… — Алмаз занял своё место в шеренге, по совместительству превратившейся в невидимый пьедестал почёта. — Вы-то хоть покувыркались, а мне что — партия в поддавки выпала?
Трибуны разочарованно свистели, гомонили, требуя моральной компенсации.
— Я объявляю пятый поединок! — Лихо зло выдохнула, услышав голос шиза. — Если он завершится в пользу наших гостей, дарю им жизнь. Если их боец проиграет, всем остальным придётся испытывать судьбу по-новому. Даю слово Молоха!
С трибун покатился полувой-полурёв. До предела насыщенный какими-то новыми, обожающими оттенками. Матерящаяся сквозь зубы Лихо вывернула голову, пытаясь увидеть места для избранных; разгадка, несомненно, была только там и нигде больше…
Сфинкс — «потрошителя» ему в анус! — шёл к арене. Без излишней спешки: пружинистой, стабильной походкой. Лицо его было почти скучающим, но глаза… в глазах Лихо увидела разгорающийся огонь страсти. Блондинка несколько раз сталкивалась с людьми, у которых в глазах порою появлялся точно такой же не сопоставимый ни с каким другим огонёк. Сигнализирующий о том, что у его обладателя наметилась цель, сбить с которой его может только прекращение земного существования…
— Пошёл! — Шатун вышел из шеренги. — Дёрнешься, пристрелю!
Комментировать такие возмутительные, как по своей глупости, так и прочим параметрам, высказывания громила не стал. Схватка со свистопляской была разминкой, потехой. Сейчас его ждал противник гораздо более жуткий.
Шатун в полной мере осознавал: его проигрыш — это билет в один конец — для всех остальных. Понятно, почему Сфинкс начал именно с него. Или всё решится в первом же поединке, или оставшаяся троица будет выходить на арену с чувством неотвратимой гибели. И нет ни малейшей уверенности, что эта гибель будет быстрой. А также — не слишком мучительной…
