– Надя… – выдохнул Коваль, хватаясь за сердце.
И черная бездна поглотила его.
…Сердце разрослось до размеров тела. Оно лупило в каждой клетке, отдавалось молотами в затылке, в животе и в ноющих коленях. Артур сделал над собой мучительное усилие и наполовину открыл правый глаз.
Кощей сидел рядом, на холодном кирпичном полу, и невозмутимо набивал трубку.
– Это и был ад? – непослушными губами произнес Артур.
– Хоть один нашелся, кто что-то понял, – Кощей выдохнул терпкий дым и одобрительно похлопал президента узловатой ручищей по плечу.
– Что теперь?.. Объясни мне. Помоги, пожалуйста. Что я должен делать?
– Это ведь твой ад, – искренне удивился Кощей. – Представляешь, что начнется, если мы кинемся копаться в аду каждого. Посмотри на меня внимательно, я же не психотерапевт, правильно?
– Правильно, – согласился Коваль, пальцами поднимая веки на левом глазу. Он внимательно осмотрел Кощея – у того на спине отшелушивался старый железный доспех, из-под него уже торчал новый. – Ты точно не психотерапевт, у них железо из жопы не растет. Но…
– Что «но»? – Кощей зачмокал, засопел, отгораживаясь от собеседника табачным облаком. – Что «но»? Бросил бабу, касатик, за ради диковин заморских али ради пения ангельского. Чего желать, скажи на милость? Сам ведь под других ее подкладывал, чай нет?
– Это было раньше, – уперся Коваль. – Десять лет назад не хватало родящих женщин, не хватало детей. Это было нормально, каждая женщина, способная родить, рожала за деньги. Я не ревновал ее, а она – меня.
– Тады чего егозишь? – хихикнул Кощей.
– Больно, – признался Коваль. – Сам не пойму, отчего так больно. Выходит, что я всю жизнь ей чего-то недодавал.
– Выходит, – уголек в трубке Кощея то разгорался, то гас, завораживая, притягивая взгляд. – Ад, он ведь за час не вырастает, вот так-то, мил человек.
– Но двое… козлы… негры! – не мог успокоиться Артур.
– Ты только не забудь, – всполошился хозяин Нави. – Это только твой ад, Надежду твою он не касается. Попытаешься ее в свои темные чертоги заманить – не жить вам обоим, это уж точно. Ну, насмотрелся, пора за дело. Китоврас, слышь, стоит ему прах-то доверять?
– Да вроде не придурошный, – оценил человек-конь.
– Тогда – пошли к Яге. Это ж надо, китоврасушка, поверить не могу – Феникса сыскали, а?
– Да уж, удивительное – рядом, – флегматично подытожил кентавр. – Лады, я вас провожать не буду, дел полно. Эй, Белый царь, слышишь? Мы долгов не забываем. Если что – свисти, у тебя в левом кармашке…
И ускакал по белому тоннелю.
Артур перебрал все три левых кармана, пока не обнаружил камешек. Черный сверкающий камешек, такой же, как носил на груди кентавр. С одной стороны камешка виднелось крохотное отверстие. Такого странного свистка Коваль никогда не встречал, но подарки обсуждению не подлежат.
– Пошли, что ли? – Кощей взглянул куда-то вверх, словно там висели часы. – Паренек-то твой кончается…
Они не успели.
Или не успели бы в любом случае, Коваль этого так и не понял. Буба умер, последние минуты его сердечко отстукивало все триста ударов в минуту, Варвара не успевала менять на его лбу мокрые тряпки. Мортус сидел подле, грустный, обернулся на скрип двери.
– Кажись, птица мне нужна… да, так и есть…
– Буба что-то сказал перед смертью? – шепотом осведомился Коваль у Варвары.
– Бормотал навроде, – замялась девушка. – Бродяга-то, после евонных слов, сам не свой. Не поверишь, в ключе студеном искупался, вот только что, до вас. И щей с мясом котелок навернул, ага. А теперь вон, варит дрянь какую-то в котелке, Яга корешков ему нанесла, ага. Ой, а это кто с тобой, страшненький такой, с ключами?
– Это… это друг, – Артур решил раньше времени не называть Кощея по имени. Мало ли какие сказки читали Варваре в детстве?
Кощей коротко обнялся с Виевной, понюхал бурлящую жидкость в большом котле.
– Вроде с ахир-травой не перестарались, а? Слышь, старуха, птица ему нужна. Дашь сову?
Но Бродяга, тем временем, и сам обратил внимание на сову Яги. Акушерка безропотно позволила забрать одну из самых крупных птиц, хоронившихся от света на чердаке избы. Бродяга не стал брать сову в руки, он сунул в зубы тонкую трубочку, окунул ее другой кончик в склянку с порошком, приблизился к птице и дунул. Сова захлопала крыльями, заухала, забилась и… обмякла.
– Эхма, верно делает, – причмокнул губами Кощей.
Бродяга двигался по избе, словно сомнамбула, никого вокруг не замечая. Но с каждой минутой его поступь становилась все более упругой, а движения – точными. Пряди абсолютно белых волос на затылке старца начали прорастать нежно-русым цветом. От момента, когда Бродяга впитал предсмертное слово Виолы Чен, он помолодел лет на двадцать, а в пересчете на его почтенные года – так и на целый полтинник.
Он расправил уснувшую сову, положил на тряпку, поближе к тлеющим углям очага, и нахмурился, не соображая, что же предпринять дальше. Птица была жива, дергала когтистыми лапками, разевала клюв. Кощей пришел на помощь, раздвинул ей клюв щипцами, глубоко загнал внутрь трубочку с порошком и снова дунул.
– Он дарит ей новую жизнь… – почти благоговейно прошептала Усоньша Виевна. – Вишь, таинство-то древнючее, позабывали малость. Кажись, птицу сначала надо убить, а потом – снова воскресить…
От котелка к темному потолку с гулом взлетело облако дыма. Кощей повернулся, на его чумазой физиономии сверкали только зубы и глаза.
– Отвар почти готов, уходите подальше!
Кощею пришлось держать сову, пока старец через трубочку вливал ей в клюв горячий отвар. Птица билась, но все более вяло, пока не затихла окончательно. В избе резко потемнело, стих ветер, колотившийся о форточку. Железные пластины на спине ключника встали дыбом, превратив его в дикобраза. Бродяга ползал по полу, шептал что-то и чертил мелком круг. Затем расстелил в очерченном магическом круге тряпку, бережно уложил на нее трепыхавшуюся сову и достал нож с узким лезвием, больше похожий на скальпель. Камни в очаге внезапно стали подпрыгивать, как живые. Кощей присел рядом с Бродягой, что-то вполголоса подсказывал, иногда помогал.
Мортус поставил рядом фонарь, выдвинул фитиль до предела и погрузился обеими руками во вскрытую грудную клетку совы. Сова упорно не желала умирать, за раздвинутыми ребрами, в кровавых пузырях, неистово колотилось сердце, сжималась и разжималась трахея с просунутой туда трубкой. Не поднимаясь с колен, Бродяга взломал печати на урне, высыпал содержимое в котел и тщательно размешал. Зачерпнул из котла дымящуюся массу, на расстоянии больше всего похожую на обойный клей, и влил во внутренности распятой птице.
