Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

сторону леса. Брезент Макуилта взлетел в воздух, как воспаривший призрак, и прилип к его коленям. До Джека, перекрывая даже вой ветра, доносилось эхо проклятий Макуилта, но Джек не обращал внимания на ругань. Тени в небе сгущались, кружились, становились угловатыми и острыми, теперь они превратились в дома с окнами, башенками, и коньками, и скатами крыш, поднявшимися так высоко над холмами, что в них вполне могли жить гиганты.

Макуилт смотрел через свой странный телескоп и, казалось, даже не заметил, как брезент соскользнул с крыши, как последовал за ним хлам, который он только что укладывал – сломанные стулья, швабры и ведра, две огромные картины маслом, – все это подпрыгивало на утяжеленном дождем ветру, поднималось в воздух и с грохотом падало на брусчатку улицы.

Раздался звук бьющегося стекла, громкий и резкий, словно хрустальный канделябр упал на пол чердака. Джек увидел, как линзы на телескопе Макуилта треснули и рассыпались, словно их взорвало давление внутри бочонка. Хозяин таверны вскрикнул и отпрянул от своего телескопа, прижал руки к лицу, хотя треснула вовсе не та линза, к которой он прижимал лицо.

Его крик разорвал напитанный дождем воздух, и он принялся отрывать от лица то одну, то другую руку, оглядываться с безумным видом, потом снова прижал обе руки к лицу, вскрикивая, проковылял несколько шагов, наконец упал на колени в лужу и свернулся там калачиком в сгущающейся тьме.

За несколько мгновений небо почернело настолько, что Джек, Скизикс и Хелен видели теперь только контуры фигуры Макуилта. Ложное солнце в той стороне, где находился Мунвейл, моргнуло и погасло, как пламя свечи, а с ним погас и город теней. Раздался удар грома, молния пронзила холмы, а на небе не осталось ничего, кроме черноты, дождя и листьев, бесящихся на ветках деревьев.

Скизикс стоял с открытым ртом. Он закрыл глаза, потом медленно открыл их, словно ожидая увидеть какие-то изменения. Хелен вытянула руки к глазам Скизикса, щелкнула пальцами, затем распахнула рот, подражая его выражению, и выкатила глаза.

– Щи поданы, – сказала она, тыкая пальцем в живот Скизикса. Ее друг моргнул, огляделся, сначала посмотрел на Джека, потом на Хелен. На чердак через вентиляционные отверстия принесло запах пустых щей.

– Щи, – с отвращением сказал Скизикс. – Я их не буду есть.

Хелен рассмеялась, словно это было маловероятно.

– Ты что думаешь… – начал было Скизикс, но его голос тут же стих.

Хелен снова села за стол и начала листать книгу.

– Я предлагаю вам обоим получше приглядеться к этому. – Она подтащила подсвечник через стол поближе, чтобы осветить фронтиспис. Настроенный скептически Джек наклонился над ней. Он увидел изображение города на фоне голубого, словно фарфорового неба: узкие башни, построенные на обтесанном камне, аркообразные мосты, перекинутые, вероятно, через реки, а может быть, над плывущими облаками, красные крыши домов, торчащие над зарослями деревьев, не имеющими стволов, высокие окна, выходящие на луга, тянущиеся в никуда, в бесконечное голубое зеркало небес. Это не было похоже на город, который они только что видели, но плыл он в таком же волшебном небе, окрашенном в сумеречные цвета.

– Забудь о щах, – сказал Джек, подтягивая стул к столу. – Поесть мы можем попозже у меня.

Скизикс неожиданно кивнул и тоже подтащил к столу стул.

– Тогда мы сможем поесть еще раз у доктора Дженсена, после того как покажем ему эту книгу и расскажем о Макуилте и очках.

– Да перестань ты о жратве, – сказала Хелен. – Лучше послушай вот это: «Наш мир – лишь один из множества, – прочла она, начав с первой строки на первой странице, – миллионов миров, бесконечного множества миров, все они одинаковые, и все они разные, и все они вращаются друг вокруг друга, как тени звезд. Мы воображаем, что мы одни во времени и пространстве, мы чванливы, и именно во время солнцеворота нам напоминают, насколько мы незначительны в громадных глазах вечности – озарение, осененные каковым, мы должны были бы рассмеяться над собой, но ничего такого не происходит – мы не смеемся. Напротив: наш разум зацикливает на этой мысли, и мы отправляемся на нелегкие поиски какого-нибудь средства, с помощью которого можно покинуть захудалую делянку той сельской местности, которую мы нанесли на карту как место нашего обитания. Кому-то везет. Чьи-то поиски заканчиваются для искателя разрушением.

– Кто-то из нас мистифицирован, – сказал Скизикс и отправился к вентиляционному отверстию, чтобы еще раз взглянуть в него.

– Тебя все мистифицирует, если оно не лежит на тарелке, – сказала Хелен. – А это проще пареной репы.

Скизикс поморщился.

– Лучше бы пирог. Мы все знаем, что на солнцеворот тут что-то происходит. Как в сезон горячих ветров, все взвинчены. Люди прячутся в проулках, залезают на крыши. Слышат голоса по ночам. Жители начинают болтать на каких-то смешных языках. А поезд с луна-парком, пришедший по разрушенным путям, – откуда он взялся? Что с ним случилось? Макуилту показалось, будто он увидел что-то – что именно? Вот что я хочу знать. Что он увидел?

– Могу поспорить: он увидел собственное лицо, – предположила Хелен, – отраженное в стеклах. Представь, какое это могло произвести на него впечатление. Представь, какое бы это впечатление произвело на тебя. Посмотри на это и заткнись. Это все про легенды, связанные с этим «множеством миров», как она их называет…

– Кто? – спросил Скизикс.

– Не поняла?

– Кто эта она?

Хелен подняла голову и усмехнулась.

– Догадайся.

Скизикс устало покачал головой, давая понять, что и не собирается. Но Хелен знала, что ему ужасно хочется знать. Как и Джеку. Но дразнить Джека было совсем не так интересно, как дразнить Скизикса. Хелен вела себя так, словно принимает его напускное безразличие за чистую монету. Джек заглянул через ее плечо, он и вполовину не был настолько мистифицирован, насколько, по его собственному признанию, был заинтригован Скизикс.

Джек был привычен ко всякой мистике. Он много лет знал, что смерти его отца сопутствовали странные обстоятельства – или исчезновению, что уже должно было означать это слово, – которые скрывались от него, возможно, потому, что и сам Уиллоуби не вполне их понимал; доктор Дженсен, вероятно, думал, что так будет безопаснее. И дело было не только в голых фактах того случая. Джек всегда держал уши на макушке в надежде услышать какие-нибудь крохи той истории то здесь, то там. В ней не было ничего постыдного, по крайней мере в его понимании. В том факте, что его мать любили или домогались трое мужчин, включая его отца, не было ничего такого, что нужно было бы