голове билась лишь одна мысль.
«Что ты такое? Что ты такое? Что ты такое?».
Неосознанно мои руки обвили живот: и когда я обнаружила это, мой страх умножился на два.
«Спокойствие», «мир», «удовольствие от заботы», и «страх смерти», испытанный только что – это мои были чувства?
Привкус горечи во рту стал отрицательным ответом.
Я расслабилась. За эти несколько недель я дала слабину. Я позволила «этому» повлиять на меня.
Теперь меня трясло от собственного страха. Скорее: мне нужно как можно скорее к главе.
Авионика
Внезапно всё изменилось.
Что конкретно послужило причиной, мне неизвестно, но отношение ко мне резко изменилось.
«Энола» начала говорить. Поначалу я решила, что она просто ошиблась, заговорив на тему, которую раньше игнорировала. Но она снова и снова отвечала на мои отвлеченные вопросы: подробно и развернуто.
Казалось бы: это шанс задать вопросы, на которые я больше всего бы хотела получить ответ, вопросы, что я задавала постоянно в первое время, и все из них были проигнорированы. Но, получив, наконец, такую возможность, я не могла решиться задать вопрос и услышать ответ.
Мне было жутко от этой внезапной перемены, мне было страшно от мысли, что все мои опасения окажутся правдой.
За последнее время моим миром стала эта комната и место, откуда приходит «Энола», «глава» и «Камэл». Мне начало казаться, что та, моя прежняя жизнь, ненастоящая. Не существует никакого внешнего мира: института, родителей, полиции. В моей жизни нет и больше не будет ничего, кроме этого места и этих людей.
Что мне делать, если это окажется правдой?
В конце концов, «Энола» подняла эту тему сама. Она сказала то же самое, что и «Камэл» в день нашей первой встречи.
«Ты попала в аварию, – чуть удивленно ответил он на мой вопрос, и дальше заверил: – Для всех ты там умерла, поэтому здесь можешь быть свободна. Можешь больше не бояться, и жить, как хочешь».
Тогда он говорил столь уверенным тоном, что я на миг поверила в этот бред. И глаза – необычайно светлые, желто-рыжего оттенка – честные-пречестные. Выражение лица, поза, взгляд – всё говорило об его искренней вере в произносимое.
«Камэл» всегда говорил со мной откровенно, так, будто не существует никакого запрета. Это было очень заметно на контрасте с «Энолой». Так странно: судя по речи, мы росли в одной стране, судя по возрасту должны были смотреть одни и те же мультфильмы, телепередачи, праздновать одни и те же события. Но, находясь в одной комнате, мы словно принадлежали разным видам: наше общение сводилось к играм. Она никогда не заходила дальше, сколько бы я не провоцировала.
А теперь всё иначе. И эта новая, непривычная реальность, пугала своей непредсказуемостью.
Хотя, отношение «Камэла» не изменилось. Интервалы между его посещениями становились всё длиннее, и с каждым разом становилось очевиднее, что за его сочувствием стоит ещё что-то. Он уже отдал мне свой плеер, затем принес сухую кисточку сирени. Глядя в пол, пересказывал мне сюжеты книг или фильмов. Если появлялась «Энола», немедленно заливался румянцем и переключался на игру в слова.
Мне показалось, что он неравнодушен к «Эноле».
Вообще-то, «Камэл» на верблюда был совсем не похож. Совсем молодой парень, высокий, широкоплечий, с узкой талией. Не качок, но под одеждой угадывалось сильное тело. Светлая кожа, гладкое привлекательное лицо, темные волосы: короткие на висках, спадающая на лоб чёлка. Тёмные свитер и джинсы. Предупредительные жесты. Вежливая речь. Ироничные замечания.
И удивительные глаза цвета жидкого золота.
Вообще-то он был приятным. Откровенно говоря, «Камэл» был очень привлекательным.
И это меня больше всего смущало. «Камэл» казался мне самым вменяемым, но в то же время я помнила, что он с ними заодно.
Хотя, если он приходит к «Эноле», то чего мне опасаться? С другой стороны, мысль о том, что он ходит не ко мне, тоже заставляла чувствовать что-то неприятное.
В любом случае, слова «Камэла» совпали с показаниями «Энолы». Про аварию, скорее всего, правда: доказательства налицо. Но что на счет всего остального?
«Я для всех умерла там»?
Похоже, они зачем-то забрали меня с места аварии. И вместо того, чтобы увезти меня в больницу, эти добрые самаритяне решили выходить меня самостоятельно. Но для чего?
Чего я должна «больше не бояться»? От чего «быть свободной»? Это как понимать?
«Там», во внешнем мире, я никого не боялась. «Там» я была свободна, у меня было все, что мне нужно. Я училась, строила планы, разговаривала с родными и гуляла с друзьями. Хотя теперь воспоминания об этом уже не такие яркие.
Это «тут» я привязана к кровати и постоянно живу в страхе.
Я ждала, пока происходящий вокруг психоз выйдет на новую стадию, но теперь мне страшно. Я не знаю, что делать, не хочу ничего менять, потому что твёрдо убеждена: лучше уже не будет.
Камэл
Мне нужно перестать видеться с тобой. У меня с головой не в порядке.
Сперва я поймал себя на мысли, что постоянно вспоминаю о тебе. Когда был снаружи, то чаще, чем раньше, подмечал что-то интересное: «Об этом можно потом тебе рассказать». Иногда подгонялся, не слишком ли долго ты поправляешься, не сильно ли болят твои травмы, не достает ли тебя глава. Время от времени мне вспоминались какие-то твои реплики: предмет, который мы обсуждали, внезапно обретал новые краски. Ты говорила, что любишь метро за запах земли – и я начал его замечать. Ты говорила, что хотела бы проходить факультативную астрономию в школе – глядя в ночное небо и мне теперь хочется знать название созвездий.
Потом я отметил, что рыщу глазами по сторонам в поисках того, что можно принести тебе тайком. Та кисточка сирени преобразила тебя на мгновение: мне хочется увидеть это выражение лица ещё раз.
Твой телефон жжёт карман: я обещал тебе музыку, но все никак её не организую. То возможности нет, то времени, но чаще побеждает желание оставить эту музыку себе: послушать, что тебе нравится. Понять, что ты любишь. Найти что-то общее.
Такого раньше не было, это настораживает и заставляет задуматься. Когда я на задании, я могу ещё взять себя в руки.
Но стоит мне оказаться у твоей постели, – и вовсе начинается безумие. Если на мои: «Привет!» или «Как дела?», ты повернёшь голову и волосы рассыплются, у меня мелькает ненормальная мысль протянуть руку и поправить их. В попытке одолеть наваждение и отвлечься от завораживающего платинового блеска, я опущу взгляд и наткнусь на изящные пальцы, выглядывающие из гипсовой повязки. «Как веточки,» – подумается мне,
