Однако внимание Кумара привлёк вовсе не «лев революции», разевающий рот в плотном окружении плечистых латышских карателей, а высокий черноволосый мужчина в белом френче, рассеянно слушающий выступление, прислонившись к дереву, и стоящий рядом с франтом матрос в чёрном бушлате — тоже высокий, тоже брюнет, но выглядящий несколько проще. И в парочке этой обалдевший Сулир углядел не кого-нибудь, а самого Сантьягу, комиссара Тёмного Двора, и его верного Ортегу.
А вот Губин заминку собеседника расценил совершенно иначе.
— Сулейман Израилович, вы упомянули, что нужно проверить фонды. Вы просто так об этом вспомнили, или…
— Да, у меня есть высокопоставленные друзья, — невпопад брякнул Кумар.
Невпопад, но на удивление удачно.
— Хотите сказать, что должна нагрянуть проверка? — При всех своих достоинствах директор озёрского музея страдал комплексом жителя маленького городка и сильно пугался высокого начальства.
— Э-э… — Шас собирался сказать нечто совершенно иное, однако молниеносно перестроился и придумал новую версию: — Когда вы воевали с Чикильдеевыми за усадьбу…
— Я пытался её спасти.
— Они тоже не сидели сложа руки и закинули — анонимно, конечно, через подставных лиц, — пару кляуз на вас.
— Вот мерзавцы.
— Кляузы вылёживались, но это убийство дало им толчок к движению.
— Корягина убили?
— Только никому ни слова.
— Могила, — пообещал Губин. — То есть проверке быть?
— Я ничего такого не говорил, — округлил глаза шас. — Но рекомендую тщательно проверить фонды. Особенно связанные с усадьбой и вообще — с семейством Озёрских.
— Спасибо, Сулейман Израилович. С меня причитается.
Дмитрий Юрьевич окончательно уверился, что знаменитый архитектор решил просто помочь ему, как интеллигентный человек интеллигентному человеку. Не все же они, в Москве, прощелыги? Должны же среди них и нормальные остаться!
— Не стоит, мой друг, не стоит. — Шас поднялся. — А теперь позвольте откланяться…
Он снова покосился на картину и с облегчением вздохнул: нет, не Сантьяга! Даже совсем не похож. А об Ортеге и говорить нечего — разве ж этот размазня-матросик — Ортега? Да и что им делать в провинциальном городишке в далёком восемнадцатом году прошлого века?
* * *
— Не похож?
— Не очень, — поколебавшись, качнула головой Лера.
Третьеклассник Жора Колосков — под большим секретом! — показал учительнице свою первую работу — портрет друга и товарища Серёги Касаткина, очень хотел услышать одобрение, но в целом признавал, что первый блин получился комом. Большим комом. Очень большим.
— Но если будешь стараться, рано или поздно у тебя получится.
— Правда? — с надеждой спросил мальчик.
— Конечно, правда. — Лера улыбнулась, потрепала его по голове и тут же хлопнула в ладоши, привлекая внимание остальных членов кружка, которых она только что вывела на улицу. Конец сентября выдался на удивление тёплым, дни стояли солнечные, и девушка охотно использовала их для занятий на натуре.
— Сегодня рисуем школу…
— Нашу?
— Можем съездить в Тихвин.
— У нас ещё одна есть.
— Меня интересует наша. — Лера выдержала паузу. — Посмотрите, как необычно красив красный кирпич на фоне тронутых осенней листвой деревьев. Как лёгкий порыв ветра несёт по дорожке упавшие листья, как ласково, словно летом, светит солнышко. Вспоминайте то, чему я вас учила, и попытайтесь всё это отобразить в ваших эскизах.
— А если не получится?
— Что-то — получится. И в следующий раз ошибок будет меньше.
Ребятишки в обеих группах — и в старшей, и в младшей — оказались хорошими, талантливыми, работать с такими — в радость. Вот Лена Мякина — девочка весёлая, бойкая, но и шаловлива, всё бы ей бегать, — прекрасно даёт тени. Уловила сразу, «увидела» их и с тех пор не ошибается. Вот Саминков Игорек, из одного с Мякиной класса, забавный, веснушчатый, рыжий, а как начнёт рисовать, всегда кисточку языком оближет. Смешной. А вот — с косами — Лепишева Вика. Мама у неё — хирург, а сама Вика — очень умная, строгая и в хорошем смысле слова — упёртая. Такая своего добьётся, как бы трудно ни было. Рядом с ней пристроился Никита Золотов, упитанный и несколько меланхоличный мальчик, но добрейшая душа. Вот Ратников Егор, вот Кира Ивлева, вот…
Спохватившись, Лера принялась пересчитывать детей — раз, два… десять… двенадцать…
— Вика, кого у нас нет?
— Свешникова, Валерия Викторовна. Но он не болеет и обещал прийти. На велике, наверное, прикатит — ему родители недавно новый купили, синий такой, красивый.
— Ой, красивый — ну надо же! Ха! — услыхав разговор, выступила насмешница Мякина. — А Свешников — воображала ещё тот! Да вон, кстати, и он… Катит! Хоть и на велике, а всегда и везде опаздывает…
Как давно приметила Лера, Лёшка Свешников Ленке Мякиной нравился, впрочем, и не только ей — многим. И впрямь — симпатичный парнишка, миловидный такой, волосы длинные, светлые; голубые глаза, пушистые, девичьи ресницы. Один в семье и, как ни странно — не избалован. Ну, так, слегка. Хотя родители — вполне обеспеченные люди, многое могли себе — и сыну — позволить.
Свешников крутил педали быстро, спешил, что и понятно — опаздывал, точнее, давно уже опоздал. Хотя… не только это его гнало-то, было и кое-что ещё — куда страшнее!
— Валерия Викторовна… — прошептала побледневшая Лена.
— Вижу, — отрывисто бросила Лера. — Вижу!
Собаки!
До Леры доходили слухи, что где-то в городе блуждает стая беспризорных собак, с которой никак не могут разобраться коммунальные службы, но она не ожидала увидеть их здесь, почти в самом центре… И не просто увидеть — заливисто лая, псины лавой неслись за перепуганным мальчишкой, обгоняли, пересекали дорогу, вертелись у педалей.
— Закройте калитку!
— Что?
— Калитку!
— А вы?
— Стойте там!
— Валерия Викторовна!
Девушка выскочила на улицу, а Вика Лепишева — самая умная и хладнокровная — поняла, что кричать и спрашивать бессмысленно, и тут же исполнила приказ, перекрыв стае возможный путь в школьный сквер и тем обезопасив других детишек.
Впрочем, предосторожность оказалась излишней.
Потому что в тот самый миг, когда калитка захлопнулась, одна из псин — здоровенная, грязная и косматая — оказалась совсем рядом с педалью, толкнула Лёшу, и мальчик, не удержавшись, упал на бок.
— Нет!
— Мама!
Собравшиеся у кованой ограды дети выдохнули, кто-то закричал, кто-то заплакал. Псины взвыли, лай стал громче, показалось, что он накрыл весь город… И в этом безумном лае, в криках, в истерике, панике, ужасе… Никто не услышал короткого, но очень страшного рыка, который издала молодая учительница Валерия Викторовна Кудрявцева.
Лишь одна шавка, оказавшаяся ближе остальных к девушке, прижалась к земле, заскулила, а потом бросилась прочь.
А Лера влетела в самую гущу «сражения».
Собаки не рвали перепуганного мальчишку. Или ещё не рвали. Они столпились вокруг него, наседали одна на другую и лаяли, скалились, лаяли все громче, всё яростнее, вводя валяющегося на земле Лёшку в истерику, и появление учительницы стало для него спасением.
Она прыгнула — через две или три псины, — оказалась возле мальчика, развернулась, снова рыкнула — негромко, для собак, помнила, что её видят, — и чуть присела, демонстрируя готовность к бою.
«Хотите драться, шавки?»
Её прыжок и приглашение вызвали у псин лёгкое смущение. Сявки сильны в стае, привыкли, что когда их много, к ним никто не лезет, привыкли к силе, которую даёт именно это, и растерялись, увидев, что хрупкая черноволосая девушка плевать хотела на их количество.
Да девушка ли?
Лера почувствовала, что глаза наливаются кровью, дыхание становится хриплым, быстрым, а ногти превращаются в когти… И, едва не опоздав, вспомнила, что допускать превращения никак нельзя…
«Не удержусь!»
И тогда не кровь прольётся на глазах у детей — кровища! Поскольку то, что рвалось изнутри, уже примерилось растерзать всю стаю без остатка, дрожало от нетерпения и нашёптывало: «Давай! Это же так весело!» И не бахвальство в том шёпоте было, не удалая глупость, а веселье хладнокровного воина, знающего, чем всё закончится, и давно не пившего тёплой крови, пусть даже и собачьей.
И страшно подумать, что увидят стоящие у ограды дети. Страшно. Одно понятно: плакать они в дальнейшем будут не при виде диких псов, а вспоминая молоденькую учительницу рисования.
«Надо удержать!»
И в этот момент, к счастью, Лера увидела вожака стаи.
— Любишь гоняться за детьми?
Нет, вопроса не получилось — только хриплый рык, полный обещания смерти, и бешеный взгляд готового сорваться чудовища, обещающий то же самое, только быстрее и мучительнее.
