— Итак, что я могу сказать о вас? Вот вы, господин Ройкин…
На губах — лёгкая улыбка, потому что о Диме можно было многое сказать. Ройкин оказался изобретательным и неутомимым в постели, остроумным собеседником и… и, наверное, на этом всё. В смысле — всё хорошее. Потому что полицейская служба съедала у Димы слишком много времени, которое он мог бы потратить на любимую. Как любая женщина, Лера считала, что заслуживает всего времени своего мужчины, — а кроме того, в серьёзных вопросах Ройкин оказался достаточно скрытен, и девушка часто ловила себя на мысли, что он о многом недоговаривает. В общем, по всему выходило, что Дима с ней просто развлекается, наслаждаясь ролью донжуана, ухитрившегося «закадрить» вторую по красоте девушку Озёрска.
Что же касается Анисима, то с ним… С ним тоже не всё просто.
— Самый завидный жених области… — Лера закончила портрет, отложила карандаш и несколько секунд с улыбкой смотрела на лицо Чикильдеева. — Это говорит о многом.
Она не ожидала, что старший сын и наследник Андрея Чикильдеева, человека, мягко говоря, неоднозначного, окажется образованным, воспитанным и думающим.
И романтичным.
И не потащит её сразу в койку.
Всё-таки стереотипы изрядно мешают жить.
— Ты действительно такой хороший или играешь со мной?
Пока Анисим был для девушки загадкой. И поведение его казалось тем более удивительным, что его нынешней спутницей была ослепительная столичная блондинка, которая туманила озёрские головы до приезда Леры и… и продолжала туманить сейчас — чего уж скрывать.
В их треугольнике блестящая Эльвира была, конечно же, аристократкой, принцессой. Она, скромная Валерия, — Золушкой. А Чикильдеев, естественно, принцем. И кому тут повезёт? Вопрос интересный, поскольку принц открытым текстом заявил, что принцесса с ним лишь на время.
Телефон тренькнул, сообщив о приходе эсэмэски, девушка посмотрела на экран и улыбнулась:
«Доброго дня! Улыбок!»
Чуть пошловато, но, с другой стороны, — обыденно. Так пишут все, и Ройкин ничем не выделился.
— Ну что ж, улыбок, значит, улыбок.
И тут же — они что, сговорились? Или чувствуют друг друга? — пришла эсэмэска от Анисима:
«Спасибо за необыкновенный вечер».
Тоже без особенного изыска, но всё же не «Улыбок!».
Отвечать ни тому ни другому Лера не стала.
Поставила портреты на стол, прислонив ватманы к стене, показала язык и тому и другому, быстро собралась и выскочила из дома.
Пора в школу.
* * *
— Вы позволите? — Шас заглянул в кабинет. — Секретаря нет. Назначила на время, а сама куда-то делась. А я пришёл…
— Вам назначено?
— Я ведь сказал: ушла.
— А вы?
— А я пришёл.
— Так вам назначено?
— Разумеется! Только мне и назначено!
Архитектор проник внутрь, одёрнул пиджак и приятно улыбнулся толстячку в кресле, обладателю круглого добродушного лица и грустных светло-голубых глаз. Наряжен толстячок был в недорогой серый костюм в полоску, розовую сорочку и коричневый галстук с узлом «жена другого не знает».
На фоне лощёного гостя толстячок выглядел довольно просто.
— Позвольте отрекомендоваться: Кумарский-Небалуев Сулейман Израилович, — дружелюбно, но с достоинством представился шас. — Наверняка вы обо мне слышали. И наверняка слышали ещё до того…
— Вы усадьбу Озёрских перестраиваете, — вздохнул директор музея. — Не успел я её в исторические памятники записать. Не успел…
— Мы не перестраиваем, а реконструируем с частичной реставрацией, — обиделся Сулейман. — Между прочим, со всем уважением к исторической ценности. Я лично дерусь, как лев, за воплощение усадьбы в первоначальном виде.
— Пока я вижу только реконструкцию с целью появления бассейна.
— Там много чего появится, — пообещал Небалуев. — Однако, повторяю: первоначальный облик усадьбы мы сохраним.
— Превратите в вертеп.
— Семейный курорт.
— С яхт-клубом.
— Лучше, чтоб сгнила? — неожиданно жёстко осведомился архитектор. — Вам показать, как усадьба Озёрских выглядела год назад? У меня есть файлы в телефоне.
И директор сник.
Юрий Дмитриевич Губин считался в районе человеком упёртым, способным с кем угодно поспорить ради любимой своей старины, и за это его уважали. Именно стараниями Губина власти и меценаты начали постепенно, нехотя, но всё-таки реставрировать старинные дома, возвращая городу знаменитый некогда облик купеческого центра.
— Чайку? — нехотя осведомился Губин. Ну, потому, что негоже гостя не угостить — в старину бы не поняли.
— С удовольствием.
— Маша, будьте добры чаю. — Директор отпустил кнопку интеркома и перевёл взгляд на посетителя. — С какой заботой прибыли, Сулейман Израилович?
— Вы не поверите, Дмитрий Юрьевич, — без заботы, — обаятельно улыбнулся Кумарский. — Руководствуясь исключительно любознательностью.
— Извините? — не понял Губин.
— Занявшись реставрацией…
— Реконструкцией…
— И ею тоже, — не стал протестовать Небалуев. — Так вот, плотно занявшись ими, я волей-неволей погрузился в историю Озёрска и постепенно очаровался ею во всех… гм… всех смыслах. И в конце концов решил обратиться к тому, кто знает Озёрск лучше всех.
— Обратиться с чем? — осведомился вконец запутавшийся директор.
— Со всем, — проникновенно произнёс архитектор. — Я хочу говорить обо всём. Мне интересно…
Кумар, естественно, обратил внимание на странную смерть бомжа на территории городского музея, однако повседневные дела вскоре отвлекли его от судьбы Коряги, и через пару дней архитектор махнул на неё рукой. Не в последнюю очередь и потому, что никаких подтверждений насильственной смерти Коряги не было — полиция молчала, а слухам шас доверял в редчайших случаях. И лишь рассказ прораба о странных ощущениях рабочих заставил Кумара собраться.
Возбуждённый Сулир тут же связал убийство бомжа с активностью вокруг стройплощадки и решил выяснить, что именно искали в музее убийцы Коряги. С тем и заявился к директору, рассудив, что руководителю музея, да ещё и влюблённому в свою работу, не составит труда разобраться, в каких фондах покопались неизвестные.
Как всякий шас, Кумар обладал запредельно скверным характером, мог вывести из себя даже Спящего, причём не пробуждая, однако в интересах дела умел быть и обаятельным, и терпеливым, и остроумным. Тем более весёлых историй из жизни Сулир знал огромное количество, а в случае необходимости и привирал без колебаний…
— И вот торжественный день, приезжает заказчик, за ним десяток инвесторов, от «Бентли» и «Роллс-Ройсов» у подъезда в глазах рябит, телохранители теряются в сигарном тумане. Первый этаж вылизан до блеска: мрамор, бронза, витражи — настоящий дворец. Заказчик доволен, как морской слон у ведра с морской морковью, у инвесторов от улыбок скулы сводит. Заказчик сообщает: «А теперь вы должны оценить потрясающую панораму с крыши…» Они движутся прямо, потом берут левее…
— Не может быть, — простонал догадавшийся Губин.
— Я видел своими глазами! — с истинно шасской честностью сообщил Кумар. — Потом они взяли правее, потыкались в стены и только тогда выяснили, что…
— Не может быть!
— Архитектор позабыл о лифтах!
— А как же заказчик попадал на крышу раньше? — отсмеявшись, спросил Губин.
— На временном грузовом лифте, — объяснил Сулир. — Который к стене пристраивают. — Выдержал паузу. — В девяностые за такое могли вывезти в лес… В багажнике… Чужой машины…
— У архитекторов нелёгкая работа, — произнёс директор.
— Опасная, — не стал скрывать Кумар. — Но и в музее тоже…
— А что в музее? — навострил уши Губин.
— Вы, Юрий Дмитриевич, фонды давно проверяли? — с небрежной серьёзностью осведомился Кумар.
— А при чём тут фонды?
— Так ведь у вас недавно попытка кражи была…
— Что вы имеете в виду? — удивился директор.
— Бомж к вам пытался залезть.
— Якобы пытался.
— А может…
И шас изумлённо замолк, случайно глянув на висевшую между книжными шкафами картину, изображающую самый выдающийся для района эпизод революции и Гражданской войны — прибытие в Озёрск Льва Троцкого.
В 1918 году грозный предреввоенсовета отправился на бронепоезде по фронтам, и надо же такому случиться, что стрелочник запутался в ночи и отправил состав на боковую ветку, в Озёрск. Стрелочника потом повесили как гидру контрреволюции, а в Озёрске Троцкий собрал митинг — раз всё равно приехал, — по итогам которого распорядился расстрелять полсотни человек: купцов, инженеров, учителей и священника. Местный палач Лациньш распоряжение в тот же день выполнил, присовокупив к обречённым членов их семей. Вот и получилось, что ошибка стрелочника стоила жизни не только ему, но и полутора сотням озёрцев.
