Глаза обычные — серые, на носу веснушки, пусть редкие, но в каноны журнальной красоты не вписывающиеся. Но больше всего Николая Евграфовича шокировали волосы — над правым виском ядовито зелёные, а остальная голова цвета старой меди.
— Вы кто? — ошарашенно спросил Николай Евграфович.
— Я? Разве не меня вы ищете на роль главной героини?
— Моя главная героиня Светлана. Она совсем другая! — возмутился писатель. — Во всяком случае она не станет красить волосы в эти жуткие цвета!
— Не стоит делать свою героиню серой занудой. Мое имя Инга. Я в Риме с бойфрендом.
Туман рассеялся, и Николай Евграфович увидел Светлану или Ингу в полутемной комнате, видимо номере отеля, судя по отсутствию каких-либо предметов, придающих каждой жилой комнате неповторимую индивидуальность. Обстановка в духе оскудевшего ампира: широченная массивная кровать (на которой кто-то безмятежно похрапывал. Видимо, потенциальный муж, ныне в статусе жениха. Или бойфренда), Тяжеловесные портьеры цвета, скажем так, фукси, с помпонами, люстра под самым потолком, дающая света меньше, чем телефонный фонарик. Инга в пижамных панталончиках с кружавчиками и майке, на которой странно смотрелся белый воротник, напоминающий костюмы гугенотов.
Номер был явно угловой, два окна по одной стене и третье по другой. Инга подошла к этому — третьему и нырнула за портьеру. Как оказалось, за ней было вовсе не окно, а узенькая застекленная дверь, выходившая на миниатюрный балкончик. Низкая металлическая калитка, весьма условно закрытая на замок, отделяла его от уходившей вверх и вниз пожарной лестницы. Дома напротив казались плоскими и слепыми из-за закрытых ставень, только кое-где сквозь шелку в темноту выползала полоска света. На фоне серых стен она жила сама по себе, никак не связанная с комнатной лампой. Внизу виа Кавур, в этот час относительно тихая и безлюдная, уходила вдаль вереницей желтых фонарей и растоврялась вместе с ними в темноте. На самом деле она никуда не исчезала, а устремлялась к Форуму.
В ночной тишине огрушительно прорычал мотоцикл и резко подрулил к нише в доме почти под пожарным балкончиком. В нише мерцали два автомата. Как добрые самаритяне 24 часа в сутки они снабжали страждущих горячим кофе и сэндвичем или шоколадкой (правда, в отличие от евангельских прототипов они не давали пропитание бесплатно). С мотоцикла спешились парень и девушка. Они с облегчением сняли щлемы и направились к автоматам. Они с таким аппетитом прихлебывали из пластиковых стаканчиков и вгрызались в сендвичи, что наблюдавшая за ними Инга вдруг ощутила голод. Разве это раскованное выражение удовольствия от жевания изрядных кусков хлеба с ветчиной могло сравниться с чинным ковырянием в ресторанном блюде с мудреным названием? Инге очень захотелось так же запросто сжевать бутер с автоматным кофе, не заботясь о том, кто и как на тебя посмотрит и что подумает. Она сунула в карман мелочь, оглянулась на похрапываюшего Влада и перенесле ногу через загородку.
Инга с наслаждением пила горячий кофе с двойным сахаром, когда услышала сзади шаги. Некстати. Она подумала про свои пижамные панталоны и покосилась на подошедшего сзади человека. Это была девушка в джинсах, разумеется с обтрепанными дырами, и худи. Она сунула в атомат банкноту, но он выплюнул ее назад. Еще пара попыток также не увенчались успехом. Девушка сказала несговорчивому автомату что-то нелицеприятное. Но сказала она это по-русски. Инга сунула руку в карман и протянула девушке купюру: «Попробуйте эту, Может, ему понравится». Самаритянский дух творит добро и сближает людей сквозь тысячелетия. Через пару минут Инга и Катерина, так звали девушку в худи, болтали, как будто были «не первый век знакомы».
Катерина не плохо говорила по-итальянски и писала статьи, нет, не о достопримечательностях, а том, что можно посмотреть, попробовать, и где побывать в стране, чтобы прочуствовать ее, так сказать, дух — то, чего не дают туры, экскурсии и гиды.
«Хочешь, проведу тебя сейчас по центру, и ты увидишь его совершенно другими глазами?» — неожиданно предложила она Инге. Предложение было столь заманчиво, что робко мелькнувшая мысль о пижамных панталонах Ингу не остановила. Да и вообще: народу в это время мало, а туристы ходят бог знает в чем, и в таком городе, как Рим, на это никто не обращает внимания.
И они отправились. Казалось, Катерина знает Рим, как свои пять пальцев. Она показывала очаровательные уличные фонтаны (подсвеченные изнутри, они таинственно мерцали в темноте, и это свечение казалось Инге волшебным). На площади Катерина выводила из узких переулков и наслаждалась, глядя на Ингу, потрясенную открывающимся великолепием.
«Ну и напоследок», — загадочно усмехнулась Катерина. Они быстро прошли узенькой улочкой и… Инга замерла. У ней, что называется, перехватило дыхание: огромная изумрудная чаша фонтана, тритоны, гиппокампы как будто наслаждаются струящейся водой. И над всей этой переливающейся роскошью — фигура Океана, рука которого протянута в повелевающем жесте.
После пережитого эстетического потрясения стало ясно, что пора подкрепиться. Девушки свернули в переулок, и через пару шагов барочная пышность сменилась на клетчатые клеенки укромной пиццерии. Такой вкусной пиццы Инга не ела никогда в жизни!
— Это же не для туристов, это для своих, — усмехнулась Катерина.
— Куда ты дальше отправляешься? — поинтересовалась Инга, с аппетитом дожевывая второй треугольник (чего она раньше никогда себе не позволяла).
— Лечу в Белград.
— ?
И тут Катерина поведала, что, статьи статьями, но душа ее давно заворожена гравюрами Дюрера [4], она хочет предложить миру свою разгадку его символов и пишет книгу на этот счет. Инга была поражена такой монументальностью замысла, тем более исходящего не от умудренного седовласого ментора, а от девушки в дырявых джинсах.
«Знаешь, — поведала Катерина, — моя мама была в командировке в Сан-Франциско вскоре после землетрясения. Повезло же ей! (Инга такого оптимизма не разделяла, но продолжала слушать). Рассказывает, зрелище было апокалиптическое. Особенно потрясали обрушившиеся автомобильные эстакады».
И вот недалеко от одной из таких эстакад мама Катерины набрела на огромный брезентовый шатер, в котором была свалена масса книг. На них чуть не приходилось наступать, чтобы передвигаться по импровизированному магазину. Из этой свалки она выудила увесистый том с гравюрами Дюрера. Маленькая Катерина подолгу рассматривала затейливые линии гравюр, придумывая истории о том, куда едет старый рыцарь, над чем печалится женщина с крыльями и почему у нее такая тощая собака (худовата даже для борзой).
И вот теперь Катерина собирает материал об итальянских путешествиях Дюрера, а дальше устремляется в Белград, где открывается выставка его гравюр. И не где-нибудь, а в огромных подвалах старинного дворца.
Этого повествования было достаточно, чтобы Инга, дохрустев румяной корочкой, принялась (вопреки всем своим правилам) за третью порцию
