эфирных нитей воздух. Маневры выполнялись довольно сложные и эфироемкие: видимо, советский пилот решил блеснуть перед мохнатым и зубастым иностранным гостем и его очаровательной спутницей.
Садились, действительно, в южной части.
- Диспетчер, на связи борт гэ двадцать один-эр-три! - пилот, конечно, говорил по-советски, но девушка Анна Стогова вспомнила, что она еще и переводчик, и принялась выполнять основные свои обязанности, сноровисто и понятно переводя воздушный диалог на британский язык. - Прошу разрешения на посадку согласно маршрутному листу! Лист передаю!
- Борт гэ двадцать один-эр-три! Диспетчерская лист приняла, посадку разрешаю, принимайте вектор раскрытия!
Перед нашим глайдером, зависшим, было, перед почти незаметной стеной купола, появился зримый просвет — как раз достаточный для того, чтобы пролезть такой небольшой машине, как наша.
И пролезли, и сели, аккуратно зайдя на одну из малых посадочных площадок авиапорта. Что характерно, страшно мне не было вовсе: вся моя, нежно лелеемая, аэрофобия, куда-то испарилась.
- Прибыли, можно отстегнуть ремни, - сообщил пилот очевидное. - Обратно летим в девятнадцать ноль: если опоздаете, пойдете пешком, на своих двоих.
- Я, уважаемый пилот, если не успею к отлету, не пойду, а побегу, и не на двух ногах, а на четырех. Девушку же… Посажу в санки!
Глава 13. Мурманская медицина
Конечно, я бы прекрасно нашел доктора и сам.
Нюх мой, на тему какового я так люблю шутить, с собственно носом не связан никак: это родовой дар (проклятье, по мнению отца), позволяющий найти любой объект: место, человека, предмет. Нужно просто поставить себе цель его, объект, найти, и после про это можно даже забыть: ноги сами приведут меня в нужное место и в подходящее время.
Тем не менее, девушка Анна Стогова повела меня к доктору кратчайшей, по ее словам, дорогой: путь наш начался с нескольких сотен метров по улице — от ворот авиавокзала — и спуска под землю.
- Кстати, профессор, возьмите, - переводчик извлекла из сумочки и протянула мне небольшой футляр, зеленый и квадратный, но с округлыми углами. - Это — эфирная линза.
Ну, линза и линза. Подумаешь. То, что она еще и эфирная… Что я, эфирных линз не видел? На самом деле, конечно, нет, и поинтересоваться было не стыдно.
- Скажите, пожалуйста: что такое эта Ваша эфирная линза, и для чего она вообще нужна? - вопрос показался мне логичным, и именно поэтому я его и задал.
- Это инструмент realitas auctus, - сообщила мне девушка Анна Стогова, неожиданно применив древний язык ученых и священников. Правильного перевода словосочетания «дополненная реальность» на британский язык она, видимо, не знала, но из положения вышла довольно ловко.
Впрочем, перевода этого я, до сей поры, не знал тоже, и о значении чеканного латинского термина, скорее, догадался.
- Линза помогает ориентироваться в незнакомых местах, подсказывая кратчайший путь к цели и помогая читать слова, написанные в альтернативной графике. В Вашем случае — отображая сочетания букв кириллицы в британской транскрипции. - Девушка Анна Стогова выглядела немного смущенной, и немедленно объяснила природу своего смущения. - У нас их носят все, даже очень маленькие дети, например, чтобы не потеряться… Я думала, что Вы, профессор, уже в курсе.
Я, как профессор и иностранец, в курсе не был, о чем и сообщил незамедлительно.
Линза оказалась штукой необременительной и очень удобной: на физическом уровне она представляла собой небольшую розовато-серую нашлепку, немного напоминающую маленький комочек жевательной резинки. Сходство со жвачкой закреплялось удивительной пластичностью то ли самого изделия, то ли материала в целом: по совету переводчицы, я скатал устройство в комочек, каковой и прилепил на морду рядом с основанием левого уха.
На плане эфирном линза как бы создавала небольшую маголограмму, видимую мне одному, и, следовательно, расположенную не где-то снаружи, а прямо внутри ментальной сферы.
Хитрое устройство прекрасно держалось даже на короткой шерсти, окрас каковой почти сразу же приняло, став незаметным совершенно. Выполняло оно, к тому же, роль наушника: кроме изображения транслировался еще и звук.
Первые четверть часа я радовался, как ребенок: повсеместно окружающие меня ужасающие конструкции на незнакомом языке вдруг обернулись вполне читаемыми, хоть и все равно монструозными, сочетаниями латинских букв. Иногда эти буквы дополнялись диакритическими значками, отчего текст становился совсем родным и почти понятным: так или примерно так пишут латиницей на новоисландском.
Блестящий хромом и лакированным деревом, а также начисто лишенный надоедливых украшений в виде неизбежной в европейском метро рекламы, эскалатор, вознес нас на высоту необычайную. Высота эта казалась существенно большей, чем та глубина, на которую перед тем нас погрузила точная копия стальной ступенчатой ленты. В другое время я бы задумался о пространственном парадоксе, но сейчас мне было не до того: мы покинули наземный вестибюль подземки, и двинулись вдоль очередного проспекта, привычной уже в Союзе монументальной ширины.
Вокруг было много надписей самого разного толка: не очень цветных или ярких, но очевидно информативных. Оценив удобство выданного мне инструмента, я принялся с интересом читать все подряд, иногда всматриваясь чуть внимательнее: в такие моменты автоматически включалось звуковое сопровождение.
Время от времени взгляд мой и слух спотыкались на совсем уже чудовищных словах наподобие tatnizhnekamskneftekhimavto — и я ни капли не преувеличиваю, это действительно было написано в одно слово, причем на борту проезжающего мимо грузовика!
Спустя пятнадцать минут новизна поблекла, забава надоела и я стал снова адекватен, коммуникабелен и даже немного сосредоточен, о чем и сообщил сопровождающей. Еще я изобразил готовность перейти с медленной прогулки на быструю рысь: невербальную часть моего обращения переводчик поняла столь же правильно, что и голосовую.
Девушка Анна Стогова демонстративно посмотрела на часы.
Я встрепенулся: действительно, стоило поспешить: приближался оговоренный по элофону час визита к доктору. Кроме того, очень не хотелось опаздывать к отлету обратно на Проект — выяснять, какова была доля шутки в предупреждении пилота, казалось, отчего-то, несвоевременным.
Девушка Анна Стогова сообщила себе под нос нечто вроде «наконец-то», и, подватив меня под руку, столь же решительно устремилась в сторону ближайшего скайскрейпера. Небоскреб выделялся среди окружающих строений примерно так же, как роскошный океанский лайнер среди невзрачных сухогрузов и барж: был он широк в основании, увенчан огромным красным крестом и блестящ роскошным сочетанием стекла и белоснежной эмали поверхностей.
Я присмотрелся. Надпись «Pervaya Gorodskaya Bolnitsa» прочиталась легко, но непонятно: о том, что это больница, я догадался по цветовой гамме и красному символу (в Европе почти повсеместно замененному на жезл Асклепия: чтобы не оскорблять представителей иных культур).
