нам присоединился…» — заступился за меня Муха:
«Матвей, вспомни что-нибудь, покажи ему, а? Жнеца, например. Или как мы в бане жару поддали?»
«Покорнейше прошу избавить меня от картин того, что вы делали в бане…» — испуганно запротестовал Ларс.
«Да, ты не так меня понял… мы там троих так разделали…»
К дому подъехала шестиместная моторка с логотипом «ТАП» на дверце и на фуражке у незнакомого водителя. Из двери вылез Стеча, стал спорить с шофером, что время вполне себе подходящее, чтобы посигналить. В споре проиграл, махнул рукой, и заложив в рот два пальца, трижды свистнул. В ответ сработал клаксон «буханки» и по новой залаяли только-только успокоившийся соседские собаки. В кузове дернулась Баньши и с проклятием озвучила то, что про нас думали соседи.
Ой, чувствую, не поладим мы с местными. Представляю, сколько бы яда на нас вылилось за эту ночь, существуй в этом мире домовые чатики. Что-то мне подсказывало, что мы теперь надолго станем объектом тихой, ибо лично предъявить народ опасался, коллективной ненависти. И покупка амулета от сглаза будет не лишней, а то ведь порой «милые» соседи могут оказаться хуже злобного деймоса.
Дважды звать никого не пришлось. Уставшие и помятые все единогласно мечтали только об одном — прилечь где-нибудь в теплом и сухом углу. Так что через сорок минут я уже спал, слушая сквозь сон жалобы на Стечу за выбор, а потом на Захара за жадность и выделенный бюджет.
Либо цены в городе заоблачные, либо совсем уж копейки управляющий выделил, но каждому действительно достался только маленький уголок в небольшой комнатке. Шумный, уже проснувшийся доходный дом встретил нас адским букетом запахов, нервными громкими разговорами за тонкими стенками и реально пугающей в темноте лестницей. Будто мы очередной разрыв идем закрывать, а не на ночевку.
Но стоило подбросить несколько дров в чугунную буржуйку, а голове коснуться фуфайки, которую я скрутил в роли подушки, мне уже было на все пофиг. И так хорошо.
— Не умеете вы ценить простые радости жизни, — донесся голос Захара. — Но, не надо на меня так смотреть, завтра найдем жилье получше, раз вы такие неженки.
— Уже сегодня, — поправил его Гидеон. — Сразу, как вернемся из Ордена. Здесь не Белый Яр, тянуть, особенно с нашим мнемоником, не стоит.
Сходить в Орден — дело нужное, но еще нужно починить огневик, прикупить патронов, проведать месье де Фуа, попытать его на тему дневника, еще можно разыскать журналиста, написавшего материал про гибель отца.
Каким-то образом нужно проверить подозреваемых: Арсеньевы, Исаевы, Львовы, Медниковы. Как это сделать я пока не придумал, но теперь, с учетом следа чужой силы от рефлектора, можно будет сравнительные тесты делать. То, что нас пытались убить все те же люди, что подставили отца, я не сомневался.
Сомневался только, что Исаев враг. И аура у него совсем другая, не как слеза младенца, конечно, но следов «скверны» я в ней ни разу не замечал. Да и нравился он мне — нормальный мужик, хороший союзник.
* * *
Проснулся я от шума в соседней квартире, а, может, угол у меня был совсем неудачный — с одной стороны плакал ребенок, с другой шумел какой-то мужик, вернувшийся с ночной смены и пытавшийся согнать кого-то со своей койки.
Почти все чоповцы еще спали. Гидеон тихонечко похрапывал, лежа в обнимку с пустой бутылкой, которую они перед сном раздавили со Стечей — типа за приезд. Банши вздрагивала и ворочалась, в очередной раз пересматривая крысиные кошмары. Захар, как невинное дитя или человек с кристально чистой совестью, блаженно сопел с улыбкой на лице. Только здоровяк уже проснулся — стоял в центре комнаты и разминался в ритме: три-четыре, руки шире.
Я подошел к Гидеону и потряс, отмахнувшись от перегара, шибанувшего в нос. Ясно, абонент не в зоне досягаемости.
— Стеча, у тебя какие планы? — я выглянул в окно, перегородив здоровяку солнечные лучи. — Похоже, раньше обеда мы в Орден не попадем.
— Думал, с Олесей встретиться, но могу переиграть.
— Это с дочкой купца-ювелира что-ли? Серьезно у вас?
— Ага, — улыбнулся Стеча и понизил голос, оглянувшись на спящую Банши. — Не знаю пока, может, что и получится. А чего хотел-то?
— Огневик бы починить. Смотаемся до мастерской? Только мне нужна помощь ее сначала найти. Ювелир Шварценьбрюнькеркак-то там, вдруг, он здесь фигура популярная.
— Знаю такого, только он Шварц Фон Бринкен, — здоровяк подхватил куртку и начал одеваться. — Погнали, здесь недалеко.
Ну, я почти так и сказал, чуть-чуть только ошибся. Быстро накатав записку на обрывке старой газеты и оставив ее на столе, оделся, прихватил заначку — запас хоросана, который как-то добыл из разрыва, и пошел догонять Стечу.
— Слушай, а кто такой Арни? Ну, тот, чьим именем ты меня назвал? — спросил здоровяк, когда мы грузились в таксомотор.
— Можно сказать, друг детства. Извини, просто ассоциации всплыли.
— Бывает, а он как? Крутой?
— Ага, практически самый-самый.
«Слышь, Матвей! Я тут подумал, зови меня Рокки, а то Муха, как-то несолидно… я и веса поднабрал уже…» — пришла мыслеформа от боксера: «Профессор, а ты не хочешь себе крутое прозвище?»
«Не вмешивайте меня в эти глупости…» — фыркнул Ларс, а потом понизил голос: «Я добрался до странного места в памяти с тремя крестами, заваленными набок. Очень интересные там образы… И, вообще, не отвлекайте, история про горничную, прямо как у меня когда-то было…»
«Так, хватит там шастать! Моя память — это не поле чудес с черным ящиком! Но, для протокола — все, что вы найдете в моей памяти — все жухло. Не было такого. Интернет, кино и спецэффекты!» — вспотел аж, пытаясь понять, что могло в голове сформироваться в папочку «XXХ». Подумал, подумал и мысленно махнул рукой — все такие, а ничего выходящего за рамки законодательства прошлого мира там никогда не было.
* * *
Шварц фон Бринкен оказался довольно приятным старичком с, вероятно, самыми крупными и крепкими руками, которые я когда-либо видел. При первом взгляде на него возникло только две мысли: как можно с такими сардельками быть ювелиром, и неужели в этом мире существуют гномы?
Вторая мысль, правда появилась, когда широкоплечий гигант, встречавший нас за прилавком, услышав мое имя, спрыгнув не иначе как с табуретки, прибежал и сцапал меня в объятиях где-то в районе поясницы.
Дед оказался чрезвычайно говорлив и сентиментален. Соболезновал утрате, вспоминал Гордея и все связанные с ним истории. Только минут через тридцать, закончив свою речь пылким
