что не стоило этого говорить. Слова сами собой вырвались наружу.
В иной ситуации босс скорее всего влепил бы ему пулю в плечо (он часто стрелял в болезненные, но не столь жизненно важные части тела), но сегодня что-то явно в нем изменилось. Мужчина пропустил между ушей высказывание своего помощника и просто развалившись на своем кресле закрыл глаза.
— Мой отец, — через некоторое время произнес он, — меня подставил мой собственный отец, — при этом голос Суррогата был ровный и спокойный. Будто он сам пытался смириться с этой мыслью.
— Самогон? — подсаживаясь на кресло напротив и ставя портфель рядом глупо переспросил Этанол.
Суррогат открыл глаза и посмотрел прямо в лицо собеседника.
— Найти мне его адрес. Мне необходимо с ним увидеться.
— Найти-то я его найду. Но не целесообразнее ли ему подпортить жизнь и более классически разрулить ситуацию? Я имею ввиду «столкнуть его на дно», — как советник при царях, обратился Этанол к боссу.
— Неплохая мысль, дружище. Но вот только это они от меня и ждут. Я готов биться об заклад, что Самогон не ждет меня. Я застану его врасплох.
— И что дальше? — поинтересовался Этанол. — Мне нужно знать о последствиях и скорректировать курс дальнейших действий.
Мужчина сконцентрировался на своих руках. Можно было подумать, что мысли его витают вокруг удушения своего врага, но нет. Просто ему надо было собраться.
За что он уважал Этанола — это за перспективность. Он всегда шел вперед и думал о последствиях. Мало того, что весь бизнес поднялся экономически, так он был всем для Суррогата.
Часто его пугала мысль, что Этанол его предаст: ведь у того было все чтобы свергнуть своего начальника, но он не хотел быть такой же сомнительной личностью как Иосиф Сталин, что репрессировал всех в ком сомневался и в итоге минимум два года пытался в военное время урегулировать штат профессионалов.
Благодаря природному таланту вести бизнес, Суррогат всячески поддерживал интерес Этанола: давал ему отдых, заказывал первоклассных девчонок. Его подчиненный ни в чем не нуждался. И Суррогат верил, что преданность к нему как к справедливому и хорошему боссу будет всегда их связующей нитью.
— Я не убью его, — ответил он в итоге.
— Уже неплохо, — усмехнулся Этанол.
— Я просто хочу знать, до чего мой батя еще скатится.
Этанол не совсем понял, о чем говорит его босс, но решил промолчать, ибо история с Саке ему была неведома.
— Сколько времени тебе понадобиться найти его? — продолжил Суррогат.
— Думаю, пару часов будет достаточно, — прикинул помощник.
— Хорошо. Свободен.
Этанолу не нужно было говорить дважды, но он все же должен был спросить:
— Что будем делать с исчезнувшим товаром? Не буду тебе напоминать, что его ждут в Америке через неделю.
— Я что-нибудь придумаю. Не переживай. Надо будет только найти человека, что доставит его на самолете через океан.
— Поищу, — и подчиненный встал, чтобы уйти, но вспомнил, — у нас небольшие проблемы с твоим коллегой, кстати.
— Которым именно? — особо не вникая, спросил Суррогат.
— Сидром.
— Это после того инцидента на моей родине? — предположил мужчина.
— Можно сказать и так… — начал говорить Этанол, опустив голову будто в знак извинения, но его перебил босс.
— Не сейчас. Делай с этим типом все что мы делали с остальными в таком случае. Меня сейчас волнует другая война, — и красавчик вновь провалился в свои мысли, которые не давали ему покоя.
Этанола же ждала нелегкая работа по поиску отца босса. И он практически был уверен, что тот скрывается от своего сына. Видимо, семейные дела пошли кубарем вниз. Яблочный напыщенный болван мог и впрямь подождать, по крайней мере в ближайшие часы.
Когда через несколько часов в дверь непримечательной квартирки на окраине города позвонили, Самогон догадался, кого он увидит за дверью (ибо никому в голову не пришло бы навестить его в этом логове).
Обстановка в помещении была немного скудной. Как консерватор в душе, мужчина любил прошлое и все его величие. Скажем так: Самогон обожествлял яркие моменты своей родины, благополучно закрывая глаза на минусы. Так над камином разместился бюст Ленина, а на стене можно было увидеть всю династию Романовых. Флаг СССР не единожды можно было приметить тут и там, как и вождя нации — Сталина (фото, карикатуры), что смотрел на вас, с кустистыми усами и двухзначным взглядом (никто и никогда, мне кажется, не мог предугадать, что за мысли витают в этой голове: то ли очередные репрессии, то ли похвала).
Но это не самые страшные «моменты» помещения. Более пугала репродукция картины В. М. Васнецова «Иван Васильевич Грозный» во весь рост. Мало того, что она занимала половину стены, так еще и эти глаза, поза… Гроза тех времен — об этом можно понять потому, что государь сжимает в руках свой жезл. Это не посох, не опора. В руках Ивана Грозного его оружие. Этот жезл проткнул ногу слуги князя Курбского, заклятого царева врага. Гулял этот жезл и по спинам боярским. Мы можем предположить, что данная картина вдохновляла Самогона, давала ему бесстрашие, но гостей (хоть их практически не бывало) вгоняло в странные чувства. Ведь они в большинстве своем и понятия не имели, что именно Иван Грозный в свое время открыл первый кабак на Руси, куда пускали только царских опричников. За ратные заслуги им полагалась бесплатная порция самогона, которую черпали личным царским ковшом из дубовой бочки. Так началась история столь крепкого и терпкого алкоголя как Самогон.
Из мебели здесь можно было увидеть лишь шкаф с огромным количеством всевозможных запыленных книг), кровать и кресло со столом. И напоминали они, естественно, о былом Советском Союзе, как о последнем приюте порядка и совершенного строя (как считал сам Самогон, хотя как автор сей книги, не совсем с ним солидарен).
— Ничего не меняется, — окинув комнату еще с дверного проема, обратился Суррогат к отцу вместо того, чтобы поздороваться.
— Мне уютно в такой атмосфере, — сухо ответил ему Самогон.
— Ждал меня? — помолчав (а точнее будет: поняв, что спорить со стариком бесполезно) усмехнулся сын.
— Можно сказать, что да, — и отошел в сторону, чтоб пропустить молодого человека в квартиру.
Суррогат огляделся снова, видимо хотел найти что-то примечательное вокруг.
— Писториуса 29 только не видно. Припрятал? — то ли усмехнулся он, то ли просто прокомментировал, на что старик просто хныкнул, решив проигнорировать.
Молодой человек не стал садиться в одно единственное разваливающееся древнее кресло, а кровать не привлекала своей запыленностью, поэтому предпочел продолжать постоять.
Тишина затягивалась. Два мира: Самогон — будто погрязший в прошлом, и лощённый его
