Кира молчала. Говорить – значило тратить силы. А ей нужна была каждая частичка, каждая капля. Чтобы удержать каменное мозаичное небо над людьми, которым она могла помочь: над беременной женщиной, над стариком с французской булкой, над Майком…
– Проклятая эгоистка! Эгоистка! Ты даже подумать не хочешь, как будет плакать твоя Лёля, когда тебя вынесут отсюда в черном пакете. И то – если сумеют собрать в один мешок то, что останется. Ты не хочешь даже думать о том, как буду жить я! А я хочу, чтобы ты была в моей жизни, что бы ты там себе ни решила! Но ты, эгоистичная дурища, думаешь лишь о том, как будешь жить со своей больной совестью, если отпустишь этот хренов свод!
Кира не ответила. В глазах темнело. Майк выругался и, оттолкнувшись от стены, нырнул в людской поток. Видимо, почувствовал, как тают ее силы, и решил спасти свою жизнь. Кира его не винила. Она понимала, что есть один-единственный шанс помочь людям – взять силы у них.
В адской давке светлого было совсем мало. Вот дедушка, с нежностью прижавший к груди внучку – девчушку лет пяти, которая беспрестанно плакала от страха. Девушка, тащившая за собой невысокого перепуганного подростка, видимо, младшего брата. Пара влюбленных, жавшихся друг к другу в толпе. Кира мысленно попросила прощения и незримо протянула руку к их сердцам, забирая то, что могла взять. Сквозь туман она слышала, как дедушка кричит на зашедшуюся в крике внучку. «Катя! Катя!» – звал в толпе мальчишка: сестра выпустила его руку и равнодушно устремилась к выходу. «Блин, вечно ты мешаешь, тупая курица!» – выругал возлюбленную парнишка, еще мгновение назад готовый перевернуть для нее мир.
А Кира почувствовала, что получается. Наконец отыскав нужные точки, она связывала и сращивала, заставляя потолок вновь самостоятельно удерживать собственный вес.
И свои, и чужие силы иссякли. Людской поток начал редеть, и «леди-доктор» позволила себе сползти по стене на пол и потерять сознание, проваливаясь в небытие.
* * *
Там было много солнца. Она и не знала, что так недалеко от города можно отыскать такое место. Пустынный пляж с серебристым песком, длинные метелки травы колышутся на ветру. Лето еще только вступало в свои права, на пляже было прохладно и потому безлюдно. Майк набросил ей на плечи куртку, но Кире не было холодно. Сердце еще стучало в висках после сумасшедшей гонки на мотоцикле, когда можно было распахнуть руки, обнимая летящее навстречу небо, кричать и смеяться.
– Глупо выглядит, правда? – Она смущенно спрашивала так всякий раз, когда Майку удавалось спровоцировать ее на очередную безумную шалость. – Словно фильмов импортных насмотрелась…
– Пес бы с ними, – отмахивался он. – Ты можешь делать, что захочешь. Я никому не расскажу. Я жадный и оставлю воспоминания о твоих глупостях себе. Ты как будто все время запрещаешь себе быть счастливой. Это из-за того, что вы можете отбирать у людей светлые эмоции?
– Может быть, – пожала плечами Кира. – А может, ты прав, и я просто ду-ура!
Она рассмеялась и закружилась по пляжу, вынимая шпильки из волос и не заботясь о том, что не сумеет потом отыскать их в песке. Майк следил за ней горящими глазами, а потом одним прыжком оказался рядом, меняясь. Это уже не пугало Киру – она зарылась пальцами в густую бурую шерсть, притянула к себе огромную волчью голову и прижалась лбом ко лбу, обнимая зверя за шею. Балансировать на пороге Сумрака было страшно и странно.
– В темнице там царевна тужит, и бурый волк ей верно служит… Как в сказке…
Он зарычал, пытаясь прихватить пастью обнимавшую его руку.
– Знаю, ты не служишь никому, – усмехнулась Кира. – Служат собачки. Волки гонят. Но как же все-таки славно, что ты есть в моей жизни…
* * *
– Возвращается! – пробился в сознание голос – резкий, неприятный. – Гражданочка, эй! Вы как?
Кира увидела над собой сердитое лицо женщины в синей куртке врача «скорой помощи». Та задала несколько дежурных вопросов и побежала к следующим носилкам.
– Сколько… жертв? – спросила Кира, ни к кому в особенности не обращаясь.
– Да все целы пока, слава богу, – отозвался один из медбратьев, закончив перевязку руки пожилого мужчины. Здоровой рукой тот придерживал сумку с батоном. – Кое-кого помяло в давке, но выдержал свод-то, умели строить в прежние времена.
Он говорил еще что-то, но Кира уже не слушала. У дальней машины «скорой» ей померещилась черная кожаная куртка Майка. Она вскочила, не обращая внимания на легкое головокружение.
Сердце замерло от страха – что он исчезнет навсегда, как обещал.
Она гнала его из своей жизни две недели. Гнала потому, что не сумела быть счастливой, предпочтя остаться «хорошей».
Плохой она себя ощутила, когда однажды Оля вернулась из школы раньше и едва не застала маму обнимающейся с чужим мужчиной у подъезда. Дочка, Сергей, кто-то из друзей и знакомых – любой мог их видеть. Кира совсем не думала об этом в солнечном угаре, а когда подумала – испугалась.
– Ты смог бы полюбить мою Ольгу? – спросила она, прижавшись к черной кожаной куртке, вдыхая ее привычный запах, ставший родным за какие-то несколько дней.
Майк зарылся носом в волосы Киры, жадно вдохнул.
– Мне нравится запах твоей дочери. Ты много чем пахнешь, но ею – всегда…
– Ты смог бы полюбить ее, если я буду с тобой? – не захотела менять тему Кира. Сейчас это было важно, слишком важно. И она знала, что Майк не станет лгать. – Ты станешь забирать ее из спортшколы? Кормить ужином, если я задержусь на работе? Ты будешь любить ее, словно свою дочь?
– Я не знаю, – честно ответил он. – Попробую. У меня никогда не было детей и… Сама понимаешь, я все-таки… Папочка-оборотень – то еще счастье…
Майк смешался и замолчал. Молчала и Кира, все отчетливее понимая, что пришла пора вернуться в темноту. Она начала избегать встреч, засиживаясь на работе, пока не набралась смелости попросить Майка уйти.
Кто же мог ждать, что он уйдет?!
Он не был навязчив, груб, резок. Он просто был всюду, где оказывалась Кира. Даже если она не видела его – чувствовала на себе взгляд волчьих глаз.
– Ты можешь прогнать меня из своей жизни, но я знаю, что нужно мне. Ты. И я тебя не отпускаю…
Так он сказал две недели назад. Сегодня – обещал отпустить, если Кира выберет жизнь. Она, как всегда, ничего не выбирала – просто осталась в живых. Осталась без него.
Знакомый силуэт исчез, а может, Майк просто отвел ей глаза, не желая больше ничего выяснять.
Кира вернулась домой, позвонила из прихожей в поликлинику и попросила отметить больничный. Потом разделась, завернулась в плед и просидела так час или около, до тех пор, пока не пришла домой Оля.
Сразу за ней вернулся Сергей. Заметив состояние жены, не стал ничего спрашивать – отправился готовить ужин. Жизнь легко скользнула в свою колею, так что Кира решила не рассказывать о том, что случилось, а точнее, едва не случилось в метро. Она автоматически помыла посуду, затолкала в стиральную машину перепачканную одежду.
Лёля уже сидела на кровати – ждала, когда мама расплетет и расчешет ей волосы.
– Тебе холодно? – Непривычно было видеть дочку закутанной как кукла. Обычно Оля сидела поверх постели, а потом просто ныряла под одеяло, стараясь не допустить ни единой морщинки. Кира внимательно посмотрела в виноватые глаза дочери.
– Ладно, – неохотно призналась Оля. – Знала, что ты все равно догадаешься, что что-то не так. Я снова подделала твою подпись.
Лёля вздохнула, собираясь с силами, готовясь получить трепку.
– Мы с Натальей Васильевной ездили в музей. На метро. И… там кое-что случилось.
Кира почувствовала, как темнеет перед глазами.
– Никогда! Слышишь, никогда не обманывай меня больше, поняла! – закричала она. Не слушая Олю, бросилась к ней, сорвала одеяло и начала осматривать и ощупывать дочь, словно от этого зависела жизнь их обеих.
– Не бойся, мам. Все в порядке, правда в порядке, – отмахивалась Оля. – Там ничего не обрушилось.
– А это откуда? – спросила Кира, неотрывно разглядывая след зубов на предплечье дочери.
– Это… там была такая большая собака. Я упала, и люди стали меня толкать, а она вынырнула из толпы и потащила меня. А потом какой-то дяденька подхватил меня на руки и вынес.
– Какой дяденька?
– Такой… – Оля задумалась, рассеянно почесала нос, – высокий. Красивый, в черной куртке. И глаза у него были такие… странные.
Кира прижала дочку к себе, вдыхая запах ее волос. Уложила, укрыла одеялом.
Сумерки за окном сгустились, налились чернильной тьмой. Кира раздвинула шторы, выключила ночник, позволяя ночи пролиться в комнату. На мгновение ей почудилось, что кто-то смотрит на нее из темноты с пристальной нежностью.
– Прости, – прошептала она в надежде, что он может ее видеть. – Пожалуйста, будь рядом.
