из пугливых? Боюсь только летать, и, совсем немного, стать персонажем комедии положений, причем — в жизни.
Однако, представительного вида человек, засевший за большим и официальным столом привычного зеленого сукна, напугал меня до чертиков: переступив порог, я застыл, будто вкопанный по колени в бетонный пол, и даже не вздрогнул, когда за спиной моей избыточно громко лязгнула железная дверь.
Во-первых, человек был синим. Не в том смысле, который остроумно вкладывают в это слово советские граждане, а буквально, на самом деле, будто в крови его содержалось не родное соединение железа, а пристойный, разве что, глубоководным жителям, медный гемоцианин.
Во-вторых, огромные глаза человека были ярко-красными: не налиты гневливой кровью, не поражены лопнувшими сосудами, а просто красными, равномерно и, как будто, сами по себе.
В-третьих, ему оставалось просто открыть рот, чтобы я испугался окончательно, и возможно, повел себя как-нибудь позорно в случае, если бы за темно-синими губами обнаружились внушительной длины зубы-иглы, равномерно занимающие всю челюсть.
К счастью, никаких игл не оказалось, и пугаться я, в общем, перестал: и легенды, и вполне научная антропология, утверждали однозначно: нет зубов — не фомор.
Фоморов я боялся рефлекторно. Отношение это разделяли, наверное, все уроженцы Севера, особенно — жители Большого Острова (зеленого по названию и белого по сути), а также любого из Островов Малых, включая даже относительно южный Придайн.
Фоморы, демонические жители некоего иного плана, куда более холодного и волшебного, чем наш, существовали в мире, наверное, всегда: упоминания о чудовищных нелюдях, синекожих, красноглазых и иглозубых, содержались даже в отчетах полярных экспедиций царства Урарту и республики Атлантида.
Все исследователи сходились на общем выводе: фоморы настолько опасны для человека, что следует вообще остановить северную экспансию!
С началом череды климатических оптимумов (во время одного из которых, кстати, было опрометчиво дано название Гренландии), люди принялись расселяться в сторону севера, и с фоморами, неизбежно, столкнулись.
Решительные военные действия, стоившие северным народам десятков тысяч молодых жизней, позволили перебить почти всех чудовищ, запечатав проход на их родной демонический план, но недобитки этой чуждой расы еще очень и очень долго терроризировали человеческий Север.
Именно поэтому Синий Ужас внушался каждому исландскому ребенку с самого рождения, и, хотя паровые машины, электрические провода и плотность населения давно положили конец чудовищным сказкам в самой их основе, ужас поселился в самом человеческом существе, воспринимаясь традиционно и почти инстинктивно.
В общем, человек не оказался фомором, бояться я его перестал, но опасаться, исключительно на всякий случай и исходя из неоднозначной его службы, постановил и принялся.
- Товарищ, Вам нехорошо? - на отличном норске осведомился государственный полицейский.
- Есть немного, - на том же языке согласился я. - Вчера еще только получил по голове тротуаром, знаете ли.
- Тогда садитесь, пожалуйста, - предложил чиновник.
Я огляделся. Ближайший присутственный стул оказался, в ряду точно таких же изделий, у дальней стены. Садиться к той стене показалось нелогичным: перекрикиваться через почти двадцать метров пространства не очень удобно, особенно, когда речь идет о потенциально важной беседе.
Не-фомор изобразил лицом некоторую забывчивость: более эмоциональный человек уже хлопнул бы себя ладонью по лбу. Этот же к-счастью-не-фомор, ладонью своей взмахнул: тренькнули тонко эфирные струны, и стул, самый ближний в ряду, бесшумно сдвинулся так, чтобы стоять у самого стола, только с моей стороны.
Я поспешил воспользоваться предложением: стоять, особенно после пережитого ужаса, было сложнее, чем сидеть.
- Здравствуйте, товарищ! - положительно, норском местные жители владеют не хуже британского, что, впрочем неудивительно — граница Великой Норвегии когда-то проходила тут совсем недалеко и было это относительно недавно.
- Имя мне — старший майор государственной безопасности Дмитрий Рудольфович Транин, можно по фамилии или званию, сообщил почти-точно-не-фомор. - Я вызвал… точнее, пригласил Вас для беседы о вчерашнем происшествии.
Я посмотрел на старшего майора с некоторым значением.
- Нет, что Вы! Вас никто ни в чем не обвиняет! - поспешил разрешить мое сомнение товарищ Транин. - Равно как и Вашу, - старший майор бросил быстрый взгляд, каковой я скорее угадал, чем увидел, на дверь, - равно как и товарища переводчика.
- С удовольствием и тщанием отвечу на Ваши вопросы, господин полицейский, - решил немного похулиганить я. Транин, впрочем, и ухом не повел: то ли обладал нечеловеческой невозмутимостью, то ли просто привык к легкой фронде со стороны подопечных граждан.
Продолжили.
Сначала полицейский потратил почти десять минут на то, чтобы убедить меня: к помощнице моей претензий нет ни у государства в целом, ни у тайной полиции в частности. Что очевидный испуг ее вызван общей женской впечатлительностью, что сама Анна Стогова у государственной безопасности на очень хорошем счету, что иначе никто и не подпустил бы ее к работе со столь важным (в этот момент я рефлекторно расправил плечи и принял солидный вид) иностранным специалистом.
Далее, от меня лично требовалось всего лишь дать показания, точнее — подробнейшим образом рассказать о том, что и как происходило накануне.
- Ваш рассказ, профессор, - тон собеседника на секунду стал как бы извиняющимся, - будет детально изучен нашими особыми специалистами. Поймите правильно: к Вам претензий нет, но история эта, вопреки мнению командиров народного ополчения, имеет отчетливый, скажем так, привкус. И запах. Так себе пахнет, в общем, запутанно и опасно.
Прозвучало до крайности логично: мне и самому уже казалось, что череда вчерашних случайностей укладывается в некую схему, и за схемой этой все отчетливее угадывается чужая воля, пугающая и непреклонная.
Поэтому я, стараясь не опускать важных деталей и не вспоминать о не имеющем значения, описал весь свой вчерашний день, умолчав только о беседе с пилотом глайдера: создавать хорошему человеку проблем не хотелось.
Старший майор в это время смотрел на меня, немного наклонив набок лобастую голову, и вяло шевеля пальцами правой руки: очевидно подчиняясь шевелениям этим, бегало по бумаге блестящее никелированное перо, оставляя строчки ровные, но совершенно непонятные. Почти неслышно вздрагивали тонкие эфирные струны: видимо, так велся письменный протокол.
…- Что же касается элофона, - почти закончил я короткую свою сагу, - то вот он.
Элофон, героически спасший меня от не очень мощной, но очень опасной, пули неведомого калибра, оказался на рабочем столе полицейского. Был он завернут в то ли чехол, то ли футляр, что я
