– Этот клок зацепился за куст у ручья. Провисел он там долго – сукно уже стало расползаться от сырости. Пришел бы я неделей позже, возможно, уже ничего бы не нашел. А рядом на стволе дуба – отчетливые следы когтей. И опять же, царапины не свежие, дерево потревожили месяца три-четыре назад, не меньше.
– Но ведь может быть, что медведь…
– Клянусь милостью Создателя, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал фон Ройц, – если еще хоть раз мне расскажут о медвежьих стадах, что разгуливают под городскими стенами…
Ругер осекся. Глотнул подогретого вина из оловянного кубка, смачивая горло. Сладковато-пряный вкус сегодня почему-то не радовал.
– Но не думаете же вы, что кто-то из городских священников… – начал он после короткой паузы.
– Конечно же, нет, – глядя в окно, барон покачивался с пяток на носки. – Однако, если мне не изменяет память, городские священники не обладают в округе Финстер… скажем так, монополией на слово Божие? Ведь есть еще и…
– Ротшлосс, – эхом откликнулся фон Глассбах.
– Именно. Тот самый, по пути из которого едва не погиб Николас.
Интересно, почему Ругер упомянул лишь о мужском монастыре, но не сказал про обитель цистерцианок и матушку Агнессу? Впрочем, дети говорили про монахов – не про монахинь, а значит, искать ответы нужно именно в Ротшлоссе, у бенедиктинцев. Барон хищно улыбнулся.
– Что же вы теперь намереваетесь делать? – негромко спросил бургомистр.
– Скажем так: мои полномочия распространяются не только на Шаттенбург. Вот только людей у меня маловато.
Фон Ройц видел, что у городского главы бегают глаза и чуть подергиваются уголки рта: тот нервничал и, по всей видимости, готов был вот-вот принять какое-то важное решение. Ойген не ошибся.
– Понятно, – улыбка у Ругера вышла несколько дерганой. – А что вы скажете, если… я предложу вам помощь города?
– Помощь в чем? – уточнил барон, хотя уже предполагал ответ – и был, без всякого преувеличения, решением собеседника удивлен.
– Вы считаете, что с монастырем связано нечто недоброе. Если ваши подозрения обоснованны, то я, как бургомистр, конечно же, не могу оставаться в стороне. Поэтому готов отправить с вами… скажем, два десятка стражников – в помощь.
Фон Ройн прищурился:
– С чего бы это?
– Наш город ни разу не запятнал себя недоверием имперских властей. И я не хочу быть первым, кто вызовет недовольство престола.
Ответ был правильным, обтекаемым – и слишком быстрым. Не говоря уж о том, что фон Глассбах лгал. Барон фыркнул.
– Знаете, Ругер, а ведь об уме человека можно судить и по тому, считает ли он других глупее себя. Совсем недавно недовольство имперских властей не заботило вас настолько, чтобы лезть на рожон, лишь бы недовольства этого избежать. А тут вы предлагаете помощь, хотя я даже не успел вас о ней попросить. Ротшлосс для вас – кость в горле? Почему?
– Я лишь хочу помочь, – нахмурился бургомистр. – Такой ответ для вас слишком прост?
Он не собирался признаваться барону, что у него с обителью свои счеты. Монастырская мельница была похуже, чем городские, но немало крестьян из окрестных деревень везли зерно к бенедиктинцам. А еще у монастыря имелась лесопилка на Минцене. Брали монахи за помол зерна и роспуск бревен ничуть не дешевле, чем цеховики, и ехать к ним было дальше, но дурни деревенские, в иных обстоятельствах готовые удавиться за лишний геллер, все-таки пускались в неблизкий путь. Мол, в городе одна скверна, того и гляди обжулят, а монахи – люди святые. Болтали, что хлеб из смолотой на монастырской мельнице муки получается пышнее, а напиленную у монахов доску древоточец не берет. Чушь собачья, конечно, Ругер сам проверял, но ведь верят! А тут пошли слухи, мол, настоятель Герман задумал построить в верховьях Киефера еще и бумажную мельницу – значит, городские доходы снова упадут. Вот уж и вправду, где монах пройдет – там трава не растет. И как же тут не воспользоваться ситуацией?
– Ну хорошо, – примирительно поднял руки барон. – Дареному коню…
– Вот только что скажет об этом отец инквизитор? – поинтересовался Глассбах.
Ойген пожал плечами.
– Когда он узнает, спорить будет уже поздно.
Бургомистр помолчал, постукивая по столу костяшками пальцев. Потом вдруг сказал:
– Есть еще кое-что, барон. Вы вот считаете, что чудовище существует…
Фон Ройц молчал, не прерывая.
– Знаете, в городе есть странный человек. Старик уже, жизнь свою положил, собирая старые свитки и книги, они ему заменили все, даже семью. Его порой неделями не видят, он немного… не в себе: забывает даже поесть, а платье не менял уже лет десять. Но, если прежде горожане сталкивались с чем-то… чем-то чудовищным, возможно, ему известно об этом.
– Что ж, – задумчиво сказал Ойген. – Может, это и впрямь окажется полезным. Спасибо… дружище Ругер.
Фон Глассбаху показалось, что впервые в этих словах он не слышит иронии. Что это – хороший знак? Он вздохнул. Поживем – увидим.
Мясо истекало горячим кровяным соком. Привередливый едок сказал бы про него «на треть сырое», но Мареку так даже нравилось. На крепость зубов он не жаловался.
– Что ты там делал – на площади?
Юноша застыл, сомкнув челюсти на курином бедре. По-волчьи дернув головой, оторвал кусок, проглотил не жуя и медленно отодвинул миску.
– Благодарствую, – пробурчал глухо.
Она смотрела не отводя взгляда, в ее темно-зеленых глазах, казалось, прячутся вечерние тени.
– Ешь, ты ведь голоден.
– Благодарствую. Сыт.
– Это простой вопрос, – баронесса вздохнула. – Не ответишь?
– Сперва ты ответь, – он сложил руки на груди – так делал Иржи, когда разговор принимал непростой оборот. Будто щит между собой и собеседником выставлял.
Ульрика улыбнулась – так понимающе, что у Марека вспыхнуло лицо.
– Я тебе не враг, щенок. Будь иначе – ты сейчас не за моим столом бы сидел, а в колодках рядом с приятелем.
– Каким еще приятелем?
– Тем, что в инквизитора шар с порохом кинул.
Марек скрипнул зубами, сдерживая заворчавшего в груди зверя.
– Не знаю я, кто там в кого чего кинул. Я от помоста стоял далеко, мне не видать было.
– Тогда бежал зачем?
– А все бежали – и я бежал.
Женщина покачала головой, длинные темные локоны скатились с узкого, но крепкого плеча; а когда она вздохнула, Марек невольно сглотнул, глядя, как волнующе приподнялась и опустилась высокая грудь.
– Я тебе не враг, – повторила Ульрика. – Ни тебе, ни таким, как ты. Пусть вас чудовищами называют, мне на то плевать, уж я-то знаю, что вы – люди не хуже прочих.
– Почем знаешь? – проворчал он, глядя исподлобья.
– Ну… – Баронесса чуть склонила голову вправо и будто раздумывала, стоит ли отвечать. – Скажу так: твои беды знакомы мне не понаслышке.
Марек вздрогнул и всмотрелся в женщину пристальнее. Кожа гладкая и белая, совсем не обветренная, черты непривычно тонкие, волосы хоть и русые, да не того отлива…
– Нет, ты не из наших.
– Я к тебе в родню и не набиваюсь. А все ж таки есть меж нами общее.
– Есть небось, – неохотно согласился Марек. – Уж коли ты меня признала…
– Так расскажешь про приятеля?
Ответом ей стало лишь сердитое сопение. Вновь пододвинув к себе миску, гость продолжил трудиться над куриным бедром столь усердно, будто это было важнейшим делом его жизни, после которого и умереть не жалко.
Ульрика лишь головой покачала, и на прекрасном ее лице промелькнула тень досады, но больше настаивать она не стала, молча допила вино, поднялась – плавно и грациозно, а потом вышла с кухни.
– Я пришлю Терезу, – бросила уже от дверей. – Она покажет комнату, где ты будешь спать.
– Ни к чему мне тут засиживаться.
– Глупый, здесь безопасно. Ты не пленник, можешь идти куда тебе угодно, но все же не спеши, отлежись пару дней. Мои люди пока разузнают, что творится в городе.
– Чем же я отплачу за твою… доброту?
Почуяв угрюмую насмешку в его голосе, женщина круто обернулась.
– В плате нужды нет, священник – наш общий враг. Разве это не лучшая причина, чтобы помогать друг другу?
Она вышла, а Марек сосредоточенно убрал остатки трапезы, оставив в миске лишь начисто обглоданные и изжеванные крепкими зубами кости. Что и говорить, странная фрау. И опасная. Ее глаза… Он подозревал, что если бы Ульрика захотела, то легко «убедила» бы строптивого гостя все ей рассказать – тем же чародейским способом, каким успокоила девчонку в переулке. Звериная Марекова осторожность взывала к нему, требовала, чтобы он немедля убрался из гостеприимной усадьбы, подальше от ее прекрасной, но чудноватой хозяйки.
С другой стороны, баронесса и впрямь крепко ему помогла, вытащила из города прямо под носом у суетящейся стражи. И не пользуется своим чаровством, чтобы разговорить упрямого гостя.
Как ни крути, а один, без помощи, Марек теперь ничего сделать не сможет. Разве что сбежать, поджав хвост… но это хуже смерти. Отказаться от правосудия – как отказаться от себя. А ведь теперь, помимо мести, на плечах и другой груз лежит: нужно друга спасти, а коли не выйдет – принять на себя чужое бремя, добраться до инквизитора.
