подвластны. Снова никаких эмоций, лишь логически обусловленные желания. Следующий шаг — приблизиться к королю.
Несомненно, в моем восхождении свою роль сыграл Гаспар. Он показывал мои проекты, представлял меня приближенным, а дальше все зависело от меня. Не скажу, что это было трудно. Я не знал страха и волнения, просто шел к цели, и все получалось легко и непринужденно. Мои заслуги в бою, награды, имя, все играло на руку. Я погрузился в водоворот дворцовых интриг.
Когда Аннабель исполнилось двенадцать, мы перебрались жить во дворец. После одних успешных переговоров, позволивших заключить очень выгодный союз, король назначил меня военным министром. Что породило ряд недовольства, слишком неопытен, слишком молод. Меня это не заботило. Радовало только то, что моя дочь дружила с королевскими детьми, имела лучших преподавателей, абсолютно ни в чем не нуждалась. Моя маленькая принцесса. И теперь я мог проводить с ней больше времени, путешествовать по городам, открывать для нее мир.
Она была смышленой, схватывала все на лету, стремилась к знаниям. И при этом оставалась такой же улыбчивой девочкой, которая не переставала ждать своего отца. Констанцию дочь любила немного иначе. Мать была для нее подружкой, с которой можно весело провести время. А вот все тревоги и невзгоды она посвящала только мне.
Жена безумно любила дочь. Она никогда не ставила свои интересы превыше Аннабель. В этом у нас всегда было незыблемое правило — благополучие нашей принцессы на первом месте.
У нас с Констанцией, в принципе, не было склок и скандалов. Мы все решали путем мирных переговоров. Жена расцвела при дворе. Блистала и ловила восторженные взгляды. Я не восторгался, но был вполне доволен своим браком. Даже когда застал ее в постели со старшим сыном короля. Парню шел уже двадцать пятый год, и он спал и видел, когда папенька соизволит отойти в мир иной.
Позже у нее будет множество любовников, одни для дела, другие для удовольствий. Констанция влилась в жизнь дворцовых интриг, словно нашла свою стихию.
— Это всего лишь тело, душой я с тобой, — сказала мне тогда.
Ничего во мне не дрогнуло. Не было ревности. Обвинений. Мы обсудили все и пришли к соглашению, что такие отношения нас более чем устраивают.
К тому времени я не знал иного тела, кроме своей жены. Я хранил верность. Не из каких-то благородных побуждений, просто не ощущал острой потребности в животном спаривании. А когда получил, можно сказать, официальный карт-бланш на измену, в голове родился вопрос: «Возможно, в других женских объятиях я почувствую вкус жизни?». И я начал дегустировать женские тела, пробовать и смаковать их как вино, иногда дорогое и изысканное, а иногда дешевое и кислое. Я познавал новые техники, постигал науку ласк, скорее, с точки зрения исследователя, чем похотливого самца. Это был просто новый опыт. На первом плане все равно была семья.
Секс воспринимал как потребность, как науку, но никогда страсть не стояла во главе. Есть техника, механическое удовольствие, не более. И если близость с женой была еще перемешана с привычкой и доверием, то, остальные любовницы, проходили сквозь меня как безликие тени.
Констанция же получала удовольствие от полученной свободы. Хотя, надо признать, ее действия были всегда направлены во благо нашим интересам. Никогда она не шла против интересов семьи. Мы продолжали быть командой. И на первом плане все равно были интересы дочери. Я старался, как мог, оградить ее от дворцовой грязи. Времена были другие, нравы иные, опасность подстерегала за каждым поворотом. Но Аннабель была слишком смышленой, ни разу не позволила усомниться в себе.
— Пап, не стоит переживать, думаешь, в пансионате будет по-иному?
Изрекла с ласковой улыбкой, когда я заикнулся о дорогостоящем пансионате для девочек.
— Чем строже правила, тем больше грязи творится за кулисами. Тебе ли не знать. А тут уже от человека зависит, хочет ли он измазаться, или все же обойдет нечистоты стороной. И как бы ты ни оберегал, если грязь манит, то запреты только подстегнут в нее вляпаться.
Ей тогда было шестнадцать. У нашей семьи было все, что можно пожелать. Мы прочно закрепились во дворце, имели власть, статус, и все блага, чтобы ни в чем себе не отказывать. И если нас с Констанцией завистники недолюбливали, то в Аннабель просто души не чаяли. Она как-то умела найти подход к каждому. Ее улыбка обезоруживала и как ластиком стирала любой негатив.
Гаспар стал нашим соратником. Его нисколько не заботило, что со временем на первый план вышел я, а его, наоборот, немного отстранили от дел. Он радовался каждой новой победе. И был всегда желанным гостем у нас. Он души не чаял в Констанции и Аннабель, задаривал подарками, проводил с ними время, и всегда стоял на страже их интересов.
Я был посвящен в тайны Гаспара, его планы. На то время мы были действительно командой, семьей, взаимоуважение и понимание царило между нами. Настало спокойное время, жизнь текла в привычном русле. Но я по-прежнему не ощущал вкуса к жизни.
— Пап, вот у нас все есть, да? — мы запрыгнули на сноп сена и смотрели на звездное небо. — А ведь ничего нет… — протянула задумчиво.
Тогда дочери было семнадцать.
— Ты чего — то хочешь? Что — то тревожит?
— Нет, не совсем, — но ее тревожило, грызло поедом. Я это чувствовал. — Вот смотри, мы сейчас имеем все, красивые, молодые, а пройдут годы… всё скоротечно… и уже ничего не будет. Смерть сравняет всех. А ведь она так близка…
— Девочка моя, ты так молода, рано думать о подобных вещах, — прижал ее к себе, поцеловал в щеку.
— Молодость скоротечна…
Тогда мы еще долго говорили о жизни, вели философские беды. Впрочем, это было нашим стандартным времяпровождением. На ее слова я не обратил должного внимания.
А через год в день своего совершеннолетия Аннабель исчезла. Моя девочка оставила записку, понимала, что с ума сойдем от тревоги.
«Родные, не волнуйтесь за меня. Со мной все хорошо».
А мы не находили себя места. Подняли вверх дном дворец, город, окрестности. Аннабель словно растворилась в воздухе. Не было следов. Ничего. Я не знал, что думать, изводился. Констанция ходила бледная, с заплаканными глазами, вечно трясущимися руками. Страх и какое-то жуткое предчувствие необратимости витало над нами.
Аннабель появилась ночью. Через три месяца боли и отчаянных поисков.
Я успел только открыть глаза, увидеть ее улыбающееся лицо. Далее запястье пронзила боль, смерть прикоснулась ко мне, объяла бархатом тьмы. И сквозь туман черноты, я услышал голос дочери:
— Пап, прости, иначе
