скажу! Вот в нем, в белом фоне разница! Как потенциальные Иные излучают до инициации чистую и незамутненную ауру, так и разросшись до определенного размера всякий уважающий себя город обзаводится белым фоном. Как теперь можно предположить – специфической аурой города.
– Красиво говоришь, вах! – одобрил Лайк. – И про уважающий себя город тоже правильно ввернул. А если вкратце, то раньше человеческие поселения не имели никакого фона. Но когда европейские города доросли примерно до миллиона жителей, самые крупные из них и впрямь перестали быть нейтральными в эмоционально-энергетическом плане. Собственно, официально и по сегодняшний день природа белого фона считается невыясненной. Но мне кажется, что именно мы наткнулись на разгадку.
Швед даже не пытался скрывать жгучее любопытство. Вот за это неукротимое любопытство, за эту неистребимую тягу к неизведанному Лайк и ценил в общем-то еще довольно слабенького и заурядного провинциального мага, прекрасно сознавая, что слабость Шведа проистекает во многом от лени. Истинные способности николаевца простирались много дальше тривиального второго уровня силы. Нужно было просто их развить и отточить.
– Питер изменил фон? – допытывался Швед. – С белого на какой?
– На черный, – коротко уточнил Лайк. – На красно-черный.
– Но как? Что именно к этому привело?
– Вот этим, дорогие мои соратники, мы в ближайшее время и займемся, – сообщил Лайк с некоторой хитрецой в голосе. – Проблемой трансформации белого фона.
– Получается, – задумчиво пробормотал Швед, – что Иные бывают не только среди людей, но и среди городов?
Секунд пять было очень тихо, только надрывное дребезжание трамвая доносилось снизу, от универмага, да плотной завесой оттенял тишину шум оживленного проспекта.
– Тьма! – выдохнул Лайк. – Какая точная и безукоризненная формулировка того, что я еще только обдумывал! Именно – Иной! Как Иные пользуются людьми в собственных целях, так город-Иной пользуется Иными-людьми в своих! Он создает Черных! Он меняет их силу! Он управляет нами, обычными Иными! Тьма! Тьма, Тьма и Тьма!
– Ты говоришь так, будто город – это живое существо! – усомнился Швед, немного испуганный собственной догадливостью.
– Да при чем тут живое – не живое… Человек или Иной, если разобраться, – это сумма информации на некоем субстрате. Разве город – не то же самое? Вы никогда не ощущали волю городов, их настроение, их душу? Елки-палки, только теперь все наконец становится на свои места!
– Получается, – выдавил до сих пор угрюмо молчавший Арик, – Тамара ослабла потому, что уехала из Питера? Лишилась его влияния?
– Очень может быть, – Лайк заозирался в поисках пепельницы и за неимением таковой стряхнул сгоревший табачный прах прямо в мойку. – Очень. По крайней мере, другие объяснения кажутся мне куда менее правдоподобными. Буди ее, Арик. Поедем на Владимирскую гору.
* * *
После промозглой питерской сырости киевское солнце казалось ослепительно ярким. Очутиться снова в ласковом лете было приятно до умопомрачения, до болезненной ломоты в кончиках пальцев. Вдалеке и внизу плескался Днепр, неся неторопливые воды на еще более жаркие юга; еще недавно оравшие в тысячи голосов воробьи присмирели и поутихли; и только листва, неистово зеленая, потихоньку колыхалась в такт ветерку. Казалось, что ветер – это дыхание Города.
В свете последних событий трудно было думать о нем иначе чем о существе, наделенном сознанием и волей. Вряд ли живом в традиционном смысле, но уж точно одушевленном.
Они сидели на склоне, под беседкой, прислушиваясь к себе и к Городу. Лайк, Швед, Арик и все еще сонная Тамара.
– Ты по пути в Питер о городах рассуждал, – припомнил Швед, обращаясь к шефу. – В поезде. С Москвы начали, Киев обсудили, Винницу. Получается, ты обо всем еще тогда знал?
Лайк неопределенно пожал плечами и бросил вниз палочку, которую до этого вертел в руках.
– Скорее догадывался, предчувствовал. За последние сто лет города действительно очень изменились. Возможно, они и впрямь обретают волю.
– Ты планируешь разбудить Киев? – напрямую спросил Арик.
– Еще не знаю. Нужно посмотреть, прикинуть, взвесить. Да и вообще… отрабатывать методику будем на другом городе.
– На каком? – Арик продолжал допытываться. В лоб, без обиняков и ненужных иносказаний.
– На Одессе, – спокойно сообщил Лайк. – Есть законный повод туда съездить: Шведу нужно принять дела. Заодно и прощупаем, что там и как.
– Почему тогда не на Николаеве? – ревниво поинтересовался Швед. – Я не собираюсь переезжать в Одессу.
– Николаев слишком мал, – пояснил Лайк. – Я ведь говорил: для того чтобы появился белый фон, население должно вырасти примерно до миллиона. Городов-миллионеров на Украине пять: Киев, Харьков, Днепропетровск, Одесса и Донецк.
– А Запорожье? – удивился Швед. – Здоровенный же город!
– В Запорожье обитает чуть больше восьмисот тысяч. Между прочим, теперь тебе как главе регионального Дозора придется все данные о численности крупных городов знать назубок и постоянно уточнять. К твоему сведению, больше Николаева еще Львов и Кривой Рог, хотя для нашей цели они, как и Запорожье, пока маловаты.
Швед вздохнул и с некоторой горечью поведал:
– А ведь в Николаеве когда-то было семьсот с лишним тысяч…
Непонятно отчего Швед вздыхал: то ли от ностальгии по густонаселенному Николаеву, то ли в предвкушении новых обязанностей, к которым, говоря начистоту, совершенно не стремился.
– Лайк! Может, лучше не меня назначить, а? – жалобно протянул Швед. – Вон, Симонов с удовольствием согласится. Или Ираклия сошли в Одессу до лучших времен, пусть пожарится на песочке. Я ж слаб еще для главы Причерноморья…
– Ираклий мне в Киеве нужен, – отрезал Лайк. – И потом, он все равно не поедет. Да и приказывать я ему не могу – он же не штатный сотрудник Дозора, просто вольный контрактник.
– Зато Симонов штатный.
– Симонов даже у себя в Виннице не первый. Да и не потянет он.
– А я потяну?
– Ты потянешь.
– А вдруг нет?
– Швед! – ядовито сказал Шереметьев. – Не ной! Хватит, погулял. Пора работать и расти. Мне сильные сотрудники нужны, понимаешь? А то в киевской благости и спокойствии даже я жирком заплывать начал.
– Раньше вроде бы все всех устраивало…
– Раньше и города Иными не становились. Времена меняются, Швед. Когда-нибудь ты должен будешь это понять. Не только глупой своей головой, но и умной печенкой.
Швед замолчал, удостоверившись, что от судьбы не уйти и от назначения на новую должность ему не увильнуть.
Некоторое время сидели без слов и почти без движений, только Лайк все бросал вниз по склону новые и новые веточки.
– Тамара, – обратился он к бывшей Черной чуть погодя. – Попробуй описать – что ты чувствуешь?
– Не знаю, как сказать… Пустоту, что ли. И нечто сродни усталости. Так всегда бывало, когда я уезжала из Питера.
– А что стала слабее – чувствуешь?
– Опять же – не знаю. Мне как-то
