приедет ли он ещё, не забыть спросить об употреблении наклонений в сложных предложениях.
4. Собирать вещи в дорогу.
5. Найти куда спрятать книгу Лазаря, словари, мои тетрадки с занятий и учебники.
6. Забежать к бабушке Пэтре и сказать, что уезжаю.
7. Забежать в аптеку и объяснить ситуацию.
8. Сообщить в школу.
И как всё это успеть? А-а-а-а-а-а!
Но на первом месте была тёплая одежда. Это — вопрос выживания. Поэтому первым делом я побежал к Фаулеру. И не прогадал, как оказалось.
— К сожалению, мой знакомый ювелир не успел реализовать ваше золото, Геннадий, — грустным голосом сказал он и, увидев мой вопросительный взгляд, пояснил, — я надеялся, что вы до отъезда успеете Юлию Павловну подлечить. Но кто же знал, что так выйдет.
— Ясно, — упавшим голосом сказал я, — тогда спасибо. Я побежал, у меня ещё уйма дел.
— Погодите, Геннадий, — сказал Фаулер (он в последнее время, после того, как спас меня от головорезов дяди Коли, стал ко мне относиться как-то по-отечески, что ли).
— Что?
— Я хоть и не успел помочь вам с деньгами, но несколько вещиц, как мы и договаривались, я оставил себе. И за них я могу вам отдать деньги прямо сейчас. Если подождёте пару минут.
— Замечательно! — воспрял духом я, — значит, я успею купить тёплую одежду!
— Аааа, вот в чём дело, — сказал Фаулер, — но даже с деньгами вы сейчас не успеете всё купить. Как я понял, зимнего у вас нет. В магазинах сейчас мало что приобрести можно. А рынок уже разошелся.
— И что мне теперь делать? — расстроился я.
— Ничего, Ждите. Я сейчас принесу деньги, и мы подъедем к одному моему хорошему знакомому. Он как раз торгует одеждой и обувью.
В общем, благодаря Фаулеру, а также юности этого тела, я успел всё. В школу, в аптеку и к Маркони Фаулер отправил посыльного (в Обществе был свой) с записками. К бабушке Пэтре я забежал по дороге, после того, как закупился. Она оценила мой жест и дала браслет, который строго-настрого велела носить на левой руке не снимая.
— В любом таборе с этим браслетом ты будешь свой, — сказала она напоследок. — Ты видишь на нём руны?
Я кивнул.
— Если к тебе подойдут и покажут браслет или кулон с такими же рунами — ты должен будешь помочь им. Ты же помнишь о своих долгах?
Я помнил.
— И главное, — напутствовала она меня, — никогда не становись спиной к женщине, если у неё на руке браслет, сделанный из гвоздя.
Я пообещал не становиться.
Книги я тоже хорошо спрятал. Положил в шкатулку, завернул в клеёнку и зарыл на пустыре. Найти теперь невозможно. Во всяком случае так я надеялся.
Так что я ехал сейчас в трясущемся на ухабах тарантасе в тёплой зимней одежде, в моей сумке был продуктовый набор, и я был молод и вполне доволен своей жизнью. А ещё в моей торбе были две небольшие пластмассовые куклы. Прикупил по случаю. Авось пригодится. А в потайном карманчике лежало моё стратегическое оружие — листочки с заклинаниями (одно из книги Лазаря, которым я случайно тогда обоих призраков загнал в куклу, второе — бабушки Пэтры, которым я вернул одноглазого).
Ехали мы большим «поездом» — три фургона, два тарантаса и телега. Места было много, поэтому разместились с относительным комфортом.
В Яриковы выселки мы добрались уже в сумерках. Поэтому в село заехали тихо, без излишней помпезности. Обычное небольшое село, но, в силу своего геополитического расположения — на границе сразу трёх губерний, оно было, как говорят в моём времени, «конкретно продвинутым».
Гудков велел сразу заворачивать к сельсовету. Да, комсомольцы его предупреждали, что там засели сектанты, но официально власть представляли члены правления, поэтому политес нарушать было нельзя.
Невзирая на позднее время, в сельсовете было светло — очевидно, шло заседание. Велев нам всем ждать, Гудков кликнул Зубатова и Бывалова и они втроём вошли внутрь.
— Тебя уже не берут даже, Жорж, — прокомментировал Гришка, на что Жорж только ниже склонил голову.
Как парни его не допрашивали, выяснить, что за кошка пробежала между ним и Гудковым было невозможно. Уже и Нюру подсылали — безрезультатно. От Гудкова вытянуть хоть что-то было в принципе нереально, а Жорж так и вовсе не горел желанием распространяться, и в основном отмалчивался.
— Ничего, — заговорщицки подмигнул нам Зёзик, когда мы ещё ехали по расхлябанной грунтовой дороге среди полей, — вот приедем, устроимся, как-нибудь бахнем первачка у какой-нибудь весёлой вдовушки — сам всё расскажет.
Буквально через некоторое время из сельсовета вышел недовольный Гудков и, зло переругиваясь с вислоусым детиной в тулупе, накинутом прямо на полотняную рубаху, пошел к нам:
— Не, ну ты гля, мироеды какие! Контра! Развели, блядь, поповщину! Я вам тут гнездо порока живо до основания выкорчую!
За ним шла силовая поддержка в виде Бывалова и Зубатова, так что мужик особо не качал права, в основном оправдывался:
— Но вы же раньше приехали! Откуда мы знали!
— От верблюда! — сплюнул Гудков, — ты мне тут волынку не тяни, а давай размещай нас на постой! Или мы сейчас всем скопом к тебе прямо домой поедем!
Очевидно перспектива того, что в его доме будет жить эдакая прорва народу, мощно мотивировала вислоусого, так что примерно часа через четыре, промурыжив, нас разместили на школьном дворе и в школе.
Нет, мы могли бы и в фургонах жить. Там у нас даже буржуйки были. Но Гудков пошел на принцип. Кроме того, и он, и остальные считали, что в ноябре лучше жить в отапливаемой избе, чем тесниться в легком фургоне с фанерными стенками.
— Уроки сейчас всё равно не идут, — объяснил нам вислоусый, пока парни распрягали лошадей, — так что поживёте пока в школе. Дед Силантий будет приходить топить. Я ему скажу. И лошадкам вашим во дворе хорошо будет.
— А почему уроки не идут? — спросила Нюра.
— Дык это… учителя у нас нет, — нехотя пояснил вислоусый и недовольно отвернулся.
— А почему нет? — опять принялась за допрос Нюра.
— Не бабское дело! — вдруг рявкнул тот. — Когда мужчины разговаривают бабское дело — молчок!
Жорж и Бывалов еле успели схватить Гудкова за руки, иначе он бы вислоусого прибил.
Кстати, вислоусый оказался председателем сельсовета.
Разместились мы с относительным даже комфортом. Девушкам выделили отдельный класс, парням — второй (всего там было три класса, но третий был холодный, там печи не было и занимались в нём, как я понял, только поздней весной и ранней осенью). Гудков расположился в учительской, а я облюбовал небольшой чуланчик без окон, где хранились всякие
