другую улочку и чуть не столкнулся с вчерашним знакомым — рябым комсомольцем, который вчера приходил к нам знакомиться. Вот только я имя его не запомнил.
— Дарова, безбожникам! — по-пионерски салютнул парень и осклабился щербатой улыбкой.
Так как я не знал его имени, то решил подыграть:
— Салют, комсомол! — и тоже в ответ салютнул в пионерском жесте.
— А твои же ещё спят?
— Ага, — кивнул я, — а ты откуда знаешь?
— Да я мимо шел. Гляжу, там ваш Макар в одних подштанниках до ветру пошел, спросонья ещё.
— Да богема же, — махнул рукой я, — артисты.
— А ты?
— А я не артист, я у них на практике, — пояснил я, — из трудовой школы прикреплён.
— Аа-а-а-а, ясно, — неуверенно протянул парень, хотя видно было, что ничего ему особо не ясно.
Я же, решив, что какой-никакой контакт установлен, задал вопрос:
— А почему все ваши односельчане такие недружелюбные? Хотел стакан молочка парного купить, так они даже и разговаривать не хотят.
— Дык это… больной вопрос, — вздохнул парень.
— Молока продать — больной вопрос? — не поверил я. — Я же не просто так, я же за деньги!
— Да дела у нас здесь творятся… такие… нехорошие…
— Рассказывай! — велел я.
— Да было месяца два у них тайное собрание, у сектантов, помнишь, мы вчера рассказывали?
— Помню, — кивнул я. — И какое это имеет отношению к моему желанию позавтракать с молоком?
— Дык на собрании… в общем, решили они пустить провокацию, что советская власть всю скотину отбирать будет. И так убедили всех, что бабы потом такой рёв подняли, что хоть из села беги. А мужиков они подговорили порезать весь скот. Чтоб, значится, советам наши коровки и свинки не достались.
— А вы где были? — не поверил я.
— Дык это… Демьян как раз женился и все наши комсомольцы на свадьбе, значится, были…
— Пребывали в состоянии беспробудного пьянства? — сообразил я.
— Ага, — улыбнулся рябой, явно формулировка ему понравилась.
— А ты где был?
— А я это… тоже пребывал… — чуть виновато развёл руками он.
— Понятно, — вздохнул я, — значит вы там бухали и вовремя диверсию не изобличили да? А в результате крестьяне вырезали весь скот поголовно.
— Так всё и было, — кивнул рябой. — Только у Матрёнихи коза осталась, да и то потому, что одна живёт и не могла сама зарезать, а помогать ей никто из мужиков не помог.
— А куда поп ваш девался? — продолжил собирать сведения я.
— Дык убёг, — развёл руками рябой, — боялся, что зарежут.
— Мда, весёлые дела тут у вас творятся, — покачал головой я.
— Дык сейчас они везде такие… весёлые — вздохнул комсомолец.
Мы ещё поговорили пару минут о том, о сём и я распрощался с ним чтобы идти в школу. Уже прощаясь, я заметил, что у него от головы тянется зеленоватый луч, или призрачная нить. Точно такая же, как и у Юлии Павловны…
Агитбригадовцы как раз просыпались, когда я вернулся на школьный двор.
— А где это ты спозаранку шастаешь? — спросил Макар Гудков, умываясь до пояса возле бочки с водой…
Я аж поёжился — тут в зимней куртке не жарко, а он полуголый, да ещё и холодной водой… брррр…
— Да хотел в селе молочка прикупить, — сказал я.
— Ну и что, прикупил? Почём продают? — засыпал вопросами Макар, интенсивно вытираясь.
— О! Я бы тоже от молочка не отказалась, — из двери школы выглянула Клара, правда одетая в пальто, — к кофею хорошо молочко деревенское.
— А нету молочка! — развёл руками я, — во всём селе нету.
И я в двух словах рассказал о ситуации с глупой гибелью всего поголовья скота.
— Тху, придурки! — зло сплюнул Гудков, — до чего жадные! Чтобы советской власти скот не достался — согласны сами голодными всю зиму сидеть! А то, что советская власть для них старается — не думают!
— Так их сектанты агитнули, — рассказал я слова рябого комсомольца.
— Да уж, весело нам тут будет, уже чую, — сердито фыркнул Гудков и, прихватив полотенце, ушел в школу.
— Ты бы не шастал по селу в одиночку, — сказал Гришка, который шел со стороны сортира и всё прекрасно слышал.
А после завтрака запланированная агитационную лекции Виктора Зубатова на тему «Поповская вера на службе интервенции» Гудков отменил, а вместо этого состоялось заседание актива безбожников села Яриковы выселки совместно с коллективом «Агитбригады „Литмонтаж“». Собрались у нас в школе, в том классе, где спали парни. Наши были все, в полном составе, а из местных пришли вчерашние трое комсомольцев, ещё двое каких-то новеньких и даже привели местную девушку. Закутанная в тёмный плат по самые брови, «передовая» девушка сперва сильно стеснялась, краснела и мямлила, а когда чуть освоилась, вытащила из кармана семечки и принялась их «лузгать».
— Я скажу так, товарищи! — горячился Гудков, — это же чёрте-что происходит! На границе с нашей губерний, почти в самом сердце советской страны, находится гнездо порока и мракобесия! Чтобы так облапошить селян — это ещё умудриться надо! Это же контра! И что эти дураки теперь зимой жрать будут? На одной ржи и картошке зиму не протянуть! А как же их дети?!
— Да это ещё не самая большая беда, — вздохнул Никита Степанов, — они сейчас агитируют против посевной. Мол, всё едино советам достанется. И народ их слушает…
— Гады! — сжав кулаки так, что аж побелели костяшки, выдохнула Нюра.
— Да они же не только попа прогнали, — продолжал рассказывать Степанов, — Но и учителя. Ворвались в класс, он тогда уроки вёл, избили его, всех детей из класса выгнали по домам, а ему сказали, мол, будешь ерепениться, мы твою жену поймаем и с нею такое сделаем… ну, вы поняли…
Народ зашумел.
— Какое варварство! — всплеснула руками Люся Рыжова. — Скоты!
Клара сидела бледная, Нюра с потерянным видом кусала губы.
— Ну и вот, он в тот же день, схватил жену, детишек, загрузил, что смог, на подводу и рванул отсюда подальше, вслед за попом, — продолжал нагнетать Степанов, — Даже дом продавать не стал.
— Там сейчас Акулина и Настасья живут, — сказал рябой (с которым я сегодня утром беседовал).
— Что за Акулина и Настасья? — спросил Гудков.
— Да монашки это их бывшие, сектантские, — пояснил Степанов, — этот ихний проповедник, Морозов Епифан, их святыми девами недавно на сходе объявил. Акулину Марией Магдалиной назначил, а Настасью — Саломией-мироносицей.
— Зачем? — не понял Гудков.
— Да сказал, что теперь они невесты его, а он сам — Мессия.
— Содом и Гоморра, в общем, — подытожил рябой комсомолец.
— Мда, — нахмурился Гудков, — это уж точно. Думаю, мы здесь не на четыре дня, как планировали, а на дольше останемся.
Я мысленно застонал.
