даже опешил – а была ли она, ошибка?
– Как же, – отозвался он, – самая что ни на есть моя!
– Объяснитесь, – вмешался высокий хмурый парень, носивший волосы затянутыми в косицу. Косицу эту Ксандер уже заприметил, а вот имя его, как ни силился, всё вспомнить не мог. Энрике? Эстебан?
– Видите ли, – не стал спорить Адриано – только розу из-за уха извлек, и по церемонности он теперь мог поспорить с иберийцами, только выходила она у него почти похабной, – иду я тут погожим днем и вижу, что у вас, господа, есть претензии к моему другу. Каким же образом это может быть не моим делом?
– Другу? – изогнул бровь Хуан.
– Другу, – невозмутимо кивнул венецианец так, будто это само собой разумелось. – По крайней мере, я присваиваю себе эту честь.
– Но вы не знаете ещё, в чём суть нашей ссоры.
– А оно надо? – удивился Адриано. – Как по мне, то, что вы решили впятером драться с одним, уже повод, разве нет?
Ксандер решил было вмешаться, но тут же передумал. Венецианец явно не боялся считаться его, фламандца, приятелем – а шансы на победу его участие повышало немало.
– Вы намекаете, что мы трусы, сеньор? – мягко осведомился четвертый из иберийской компании.
Имя его как раз всплыло у Ксандера в памяти – Хосе Перес де Гусман: он был дальним родственником Альба, и Ксандеру случалось его и до школы встречать, – а с приснопамятного урока фламандец запомнил и то, что его крепко сбитая фигура ничуть не мешала ему ловко фехтовать, едва ли хуже даже Мигеля.
Адриано осклабился, и даже его акцент – певучий по сравнению с иберийцами – стал как-то резче и неприятней.
– Намекаю? Да прямо так и говорю, сьор!
– У нас нет ещё одной шпаги, – с ледяной вежливостью сообщил Хуан прежде, чем Хосе шагнул вперед, сжимая кулак.
– Это ничего, – в тон ему отозвался Адриано, – я пока с ножом справлюсь, – узкий стилет рыбой прыгнул к нему в руку из сапога, стоило ему едва наклониться, – а там один из вас меня снабдит.
И всё ещё слегка согнувшись, он вдруг кинулся вперед.
Шпага Адриано досталась от Энрике, чью фамилию Ксандер так и не вспомнил. Клинки самого Ксандера и Мигеля – первый среди равных действительно не устоял – не успели и дважды прозвенеть друг об друга, когда высокий ибериец вскрикнул и отшатнулся, баюкая окрашенную кровью кисть, а Адриано уже с победным кличем перехватил его взлетевшую в воздух шпагу. Правда, тут к нему метнулся Хуан, а потом и Ксандеру стало не до наблюдений, но смех Адриано всё ещё долетал порой до его ушей, а значит, приятель справлялся.
Приятель, подумать только!
А что, сумасшедший сосед всё-таки оказался мировым парнем, ничего не скажешь, решил фламандец, когда Адриано вдруг, отбросив на мгновение Хуана, сделал выпад в сторону и попал точнёхонько в бедро спешившему на выручку Мигелю Хосе. Избавленный тем от двойного фронта Ксандер, недолго думая, заехал Мигелю локтем в нос, а когда тот попятился, зажимая лицо окровавленными пальцами, от души полоснул иберийца по плечу – тот выронил шпагу и выбыл из боя. Ксандеру осталось на этот раз выручать Адриано: Хуан был осторожен и ловок, и венецианец уже пропустил от него пару выпадов – рваный рукав и под ним глубокий порез на левом предплечье и рассеченная скула были уликами тому, – так что второй противник Адриано был вовсе не нужен.
Этот – пятый и самый молчаливый в компании, Педро де Ирухо, да, именно, вот как его звали, – оказался и самым дельным: дрался он серьёзно, и поначалу Ксандеру даже пришлось уйти в глухую оборону.
– Неплохо, фламандец, – через минуту сообщил ибериец сквозь зубы и что есть дури саданул Ксандеру левым кулаком в челюсть.
Отшатнувшись и сплевывая кровь, Ксандер еле успел блокировать выпад, но всё-таки успел.
– Неплохо, ибериец, – ответил он прежде, чем губа распухнет так, что уже ничего сказать не выйдет.
Тот сощурился, видимо, удивлённый такой реакцией на свой удар, и вознамерился начать новую серию – но Ксандер уже перешел в наступление. Неистовый Педро заорал неожиданно визгливо и упал на траву, обхватив обеими руками колено, по которому Ксандер двинул каблуком, как только отбил удар. Ксандер едва успел перевести дух, когда рядом Адриано пошёл в атаку. Ксандер увидел не всё – только то, как вдруг венецианец дёрнул Хуана на себя, извернулся, как в танце, и его шпага со скоростью гадюки метнулась вперед. В последний момент – Адриано сдержался еле-еле, аж скрипнули зубы – клинок, вместо того, чтобы врезаться в лоб, как пером черкнул по этому лбу, превращая моментально лицо иберийца в слепую кровавую маску.
Поединок закончился.
– Браво, друг!
У Ксандера неимоверно саднил бок, по которому проехалась шпага Мигеля, и онемели вспухшие губы, так что улыбаться в ответ он не стал – всё равно бы не вышло, – только хлопнул Адриано от души по плечу. Венецианец взвыл и тут же расхохотался, отбрасывая шпагу в траву.
– Оба мы хороши, нечего сказать!
– Этим хуже, – отметил Ксандер, с удовлетворением оглядывая поле боя, где Мигель уже склонился над валявшимся Педро, Хосе, морщась, перетягивал раненую ногу оторванным рукавом, и громогласно чертыхался Хуан, отчаянно пытаясь стереть льющуюся кровь хотя бы с глаз.
– Энрике сбежал, – отметил Адриано, подбирая свою гитару и заодно – пожитки Ксандера. – Давай тоже деру, а то шуму не оберемся.
Ксандер ответил не сразу – они уже брёли прочь, когда он встретился с венецианцем глазами.
– Спасибо.
– Да ну, какие счеты, – дёрнул плечом тот. – Любой бы…
– Не любой. Я же фламандец.
Адриано пренебрежительно фыркнул.
– И что? Человек божий, одет кожей. Не псоглавец же!
Ксандер не выдержал и фыркнул тоже, а потом и ухмыльнулся, хотя губе было больно. Знатный же будет поутру синячище.
– Не побоялся ж ты…
На этот раз фырканье вышло нервным.
– Отчего ж не побоялся. Это ты там стоял спокойный, как слон.
– Честно? У меня душа в пятки ушла.
– Правда? – Адриано просиял. – А выглядел – скала и только! Ну что, припустим? И давай хоть во рву умоемся, то девчата увидят, развизжатся…
Про Беллу-то Ксандер, признаться, и подзабыл.
– Умоемся, – решительно согласился он. – Визг нам ни к чему.
***
– Та-ак.
У всех девчонок, мрачно отметил про себя Ксандер, морщась и прижимая к пострадавшей губе заботливо вымоченную Адриано в холодной воде рва салфетку, есть этот специфический тон – смесь высокомерия и злорадства, с которым они смотрят на результат мужской неудачи или, того хуже, приключения. У всех, даже
