оскал распахнулся пастью, выпуская гомерический хохот.
— Браво, княжна, я не устану поражаться гению Вашей Светлости. Вы прирожденный Серый Кардинал. Наверное, будь я на Вашем месте, я бы лучше не придумал.
— Что? У меня не было выбора, — выпалила она, чувствуя, что краснеет от ярости, как девчонка. Эмоции сменялись калейдоскопом, и каждая новая вспышка чувства отдавала искрящей болью под веками. Княжна пыталась сказать что-то еще, но лишь обессилено покачнулась и приложила пальцы к вискам в попытках унять боль.
— Конечно, княжна. Но посмотрите на эту ситуацию так: Вас никто не видел на Хитровке, кроме меня, разумеется, но никто этого не подтвердит, если сказать нужные слова, в то время, как у Вашего друга-американца количество свидетелей исчисляется десятками. Канцелярии не понравится, что он ошивался здесь, а когда пропадете палочка Грегоровича, никто не будет сомневаться, где она всплывет в следующий раз. И, конечно же, все будут знать, кого обвинить, — он погрозил Дарье пальцем, и девушка почувствовала, как холодеет ее сердце.
— Вы…
— Опасная Вы барышня, — усмехнулся Василевский. — Но, я бы отдал все сокровища мира, чтоб быть с Вами на дружеской ноге.
— Это невозможно, — произнесла княжна.
— Увы. Дверь там, Ваш друг в конце коридора, комната семнадцать, — сказал мужчина и вернулся к своим бумагам. Вот он, опаснейший разбойник двадцатого века: оружие его — слово, он заставляет людей вешаться на их собственных мыслях, и теперь даже в душе Дарьи проклюнулось зерно сомнения: во всей этой истории, в Грейвза и в ней самой.
Она подошла к двери и, не прощаясь, распахнула ее. За порогом оказался не переполненный зал с ареной, а прямой коридор с длинными рядами дверей. За ними, Дарья знала, находились гости Утюга: уважаемые маги, чиновники, опасные убийцы, в защищенных заклятиями стенах произносились страшные клятвы и выбивались признания, но сейчас княжна чувствовала себя ужаснее всех собравшихся в здании этим вечером. Василевский словно открыл ей глаза. Она всегда думала, что она лучше, чем есть, и свои действия она оценивала положительно, несмотря на то, чего ей они стоили. Она была уверена, что исправляет ошибку, но теперь, когда непреложный обет скрепил их сделку, княжна видела себя интриганкой, и не могла отрицать, ей было любопытно увидел результат своих действий почти так же важно, как уничтожение формулы, которую она когда-то создала. А Грейвз..? Василевский и тут был прав, в тот вечер, когда иностранцы прибыли в Москву, Калинцев навестил их дом и разговаривал с будущим тестем, и тогда в его тоне девушка уловила опаску. Тогда она еще не понимала этого, план был на уровне интуиции, но теперь Дарья видела саму себя насквозь, и было в этом существе нечто ужасное, совершенно отличавшееся от княжны Даши, спокойно смешивавшей ингредиенты, чтоб получить какое-нибудь зелье. Сердце болезненно защемило, и княжна остановилась, чтоб перевести дыхание.
Она запустила руку в карман и нащупала нагревшиеся, возмущенно тикавшие часы. «Что? — произнесла девушка, глядя на циферблат. — Ты же прорицательница, ты не могла не знать, что все произойдет именно так». Дарья никогда не хотела быть злой, но сейчас чувствовала себя именно такой опасной и гадкой; и одновременно испытывала желание рассмеяться и отвесить себе пощечину.
Размышления ее развеяла комната с номером семнадцать. Внутри было мрачно: светила только одна лампа на низком столике, на кушетке лежал обмотанный бинтами Персиваль Грейвз. Когда дверь раскрылась, впуская внутрь немного света из ярко-освещенного коридора, проступили винные цвета обивки кушетки и тяжелых занавесок; Персиваль вскинулся и посмотрел на Дарью. Княжна увидела его как будто издалека, смогла рассмотреть все травмы и пылающий восторг в его глазах. Надо же, … вот о чем говорил Трелони, вспоминая ее духи с амортенцией — но Дарья была уверена, что этот образец был неудачным, и не давал ничего, кроме приятного сладкого запаха. Или она убедила себя в этом? Так или иначе, теперь ни одна струна ее души не откликнулась на мысль о том, что Персиваль Грейвз влюблен в нее. На губах появилась немного картонная улыбка.
— Мистер Грейвз, — вздохнула она, немного обеспокоено, — ради всего святого, простите меня. Это из-за меня Вы оказались во всей этой ситуации, — как будто кто-то нашептывал слова ей прямо в ухо.
— Нет, что Вы, — сказал он и поспешил сесть, демонстрируя Дарье обмотанные бинтами костяшки. — Иногда приятно поразмяться. А что Вы..? С Вами ничего не случилось? Вы нашли, что искали?
— Да, — кивнула Дарья. — Да, мистер Грейвз, спасибо Вам. Мне очень неловко просить Вас, учитывая Ваше состояние…
— Я совершенно здоров, — не дал ей договорить юноша.
— Нам нужно нанести сегодня ночью еще один визит, — сказала княжна и вопросительно взглянула на своего спутника. Тот кивнул и, не спрашивая ни о чем, поднялся с кушетки, прошел к камину и занял место для отправления.
— Приказывайте, Ваша Светлость, — бодро сказал он. Выдержанный им бой пьянил, и Персиваль не чувствовал ничего, кроме бешеной пульсации крови в ушах и желания с головой окунуться в опасность. А Дарья рядом была для него как трофей, и в секунды, близкие к нокаутам, Грейвз видел перед глазами ее образ. Он не сомневался в ней и уж тем более — в себе, поэтому, когда княжна схватила его за руку и произнесла «Шиповская крепость», запрокинул голову и гортанно рассмеялся, слушая, как его смех эхом разлетается по каминным трубам. Этот вечер ни для кого не должен быть тихим.
Крепость. Это было странное название для дома практически в центре Москвы, на Сухаревке, по соседству с Хитровым Двором, но оно как нельзя лучше подходило ему. В своё время хозяин — Шипов — сдал своё жилище под ночлежки кому ни попадя за копейки и таким образом наполнил свой дом последними негодяями, с которыми не справлялись ни полицейские, ни жандармы, ни мракоборцы. Под покровительством Василевского маги вскоре окончательно укрепились в быстро обветшавшем здании, и это место стало едва ли не опаснее, чем Утюг. Но если в Утюге ещё встречались приличные люди, зашедшие выпить контрабандного вина или купить реликвию, то в Шиловский крепости собирался люд, далёкий от светской беседы. Сперва ночлежка функционировала как филиал Утюга, но потом помощник Василевского вроде как отделил это заведение; во всяком случае, Андрей Аркадьевич всячески открещивался от этого своего детища
