Озхар, – женщин проще всего инициировать в постели. Мне, по крайней мере. А мужчину я инициировал лишь один раз, но подробности помню плохо, потому что мы с ним набрались медовухи по самые брови… Это в тридцать четвертом было, под Овидиополем. Солоха тогда на меня сильно ругалась…
– Помню такое, – кивнул Лайк. – И медовуху помню. А кто это был?
– Да местный один, Рома Коберник. В нашем… в смысле, в одесском Дозоре сейчас курьером-порученцем служит. Вечно в разъездах.
– Ты лучше постарайся объяснить – что чувствуешь при инициации? Как делаешь это?
Озхар задумался. Вопрос был сродни вопросу сороконожке: откуда она знает, какой ногой ступить?
– Как бы это сформулировать… Наверное, так: я пытаюсь представить ауру такой, какой она станет после инициации, – как начнет окрашиваться, где будет прозрачнее, где плотнее. Представить душу, как она освобождается и раскрывается навстречу сумраку. Ну, как будто зерно прорастает, видали когда-нибудь рапид-съемку? Мысленно протягиваю руку к самому естеству, сердцу или душе, касаюсь и говорю: «Откройся! Проснись!»
Озхар умолк; через секунду вздохнул и покачал головой:
– Нет, слишком уж по-дурацки это все звучит. Не знаю я, это будет точнее. Как-то получается инициировать, вот и все.
– Поздно, ты уже сказал, – хмыкнул Завулон и переглянулся с Лайком и Юрием. – В целом сходится: тоже есть попытка обратиться к центральной сущности объекта. К сердцу, так сказать. Кстати, очень удачная формулировка, поздравляю.
Озхар мало что понял, но тут на помощь пришел Лайк и объяснил:
– Видишь ли, мы ночь напролет пытались выработать непротиворечивый и правдоподобный механизм инициации города. Пришли к выводу, что нужно каким-то образом воздействовать на его центральную сущность, как ты очень удачно выразился – на сердце города. Я полагаю, ты уже понял, что случилось с Одессой. Судя по срокам, ее инициация совпала с вашей первой встречей здесь. Со встречей тебя и Тамары. Ну-ка, припомните, чем вы тут занимались в первые дни после знакомства? Давайте я помогу…
Простенькое заклинание освобождения памяти коснулось Озхара, потом Тамары, и они неожиданно провалились из летней ночи в летнее утро пятилетней давности. Такое же теплое, но, в отличие от ночи, нестерпимо яркое.
* * *
– Это, – сказал Арик, указывая рукой на здание, – Воронцовский дворец. Отделаться от присущих экскурсоводам жестов оказалось непосильной задачей даже для Арика.
– Воронцовский? – удивилась Тамара. – Мне всегда казалось, что Воронцовский дворец расположен в Крыму.
– Правильно, – снисходительно пояснил Арик. – Летний Воронцовский дворец находится в Алупке. А это зимний. Воронцов был губернатором Новороссии, так что дворец губернаторский. Колоннада – беседка дворца, построена вместе с ним. Кстати, по Одессе ходят упорные слухи, что у Воронцова был подземный ход из дворца в гавань, тогда море ближе было. Оттуда вроде как втихаря оружие для греческих повстанцев грузили – тоже чтобы не злить Англию и Турцию, как в случае с шахом.
– Подземный ход? – почему-то поразилась Тамара. – Как интересно! Прям монтекристовщина!
– К сожалению, все это лишь слухи. Нет тут никакого хода… Мы одно время интересовались этим. Но версию с ходом поддерживаем, я как-то даже статью в местную газетенку написал. Наврал с три короба, конечно.
– Мы – это кто? – уточнила Тамара.
– Ну… Такие же, как я и ты. Не вполне люди. Точнее, больше чем просто люди.
Тамара немедленно нахмурилась. Арику показалось, что со своей необычностью у нее связаны какие-то очень нехорошие воспоминания. У диких Иных такое случается сплошь и рядом – ведь нет подле никого опытного, способного вразумить, наставить, удержать от опрометчивых шагов и поступков. Арик вполне разделял точку зрения, что потенциальные Иные во многом беспомощнее младенцев, и от того, найдется ли поблизости кто-нибудь опытный и благожелательный, во многом зависит дальнейшая их судьба.
– Ладно, пойдем дальше, – сказал он вслух, стараясь, чтобы это прозвучало бодро и беззаботно. – По бульварчику. К памятнику Дюку де Ришелье и Потемкинской лестнице.
– А правда то, что про люк рассказывают? Мол, если встать на люк и взглянуть на памятник…
– Обыватель всегда грешил бредовыми фантазиями, – прокомментировал Арик, вздыхая. – В принципе, с люка действительно открывается забавный ракурс. И свиток в руке Дюка действительно расположен… неоднозначно. Но лично у меня никаких дурацких ассоциаций не возникает. Давай не будем об этом больше, ладно?
– Давай… – не стала возражать Тамара.
Они шли по бульвару среди гуляющих мамаш и их разномастных отпрысков, среди отдыхающих, ленивых и неторопливых, среди аборигенов, чаще всего деловитых и целеустремленных. У памятника, как всегда, наблюдались беспорядочная толчея и стихийное людское коловращение: торговцы, фотографы, зеваки, карманники, влюбленные.
– Наверное, – негромко, словно размышляя, предположил Арик, – Одесса начинается отсюда. Хочешь услышать ее истинный голос?
– Хочу конечно! – кивнула Тамара.
– Тогда встань лицом к морю, закрой глаза и прислушайся. К себе и к городу. А я тебе помогу.
Тамара послушно закрыла глаза, развернувшись к морю. И, видимо, непроизвольно, полупогрузилась в сумрак.
* * *
– Стоп! – в воспоминания вклинился мрачный голос Завулона. Выглядел Завулон под стать голосу. – Вот и ответ, собственно.
– Н-да, – Лайк скорчил унылую гримасу. – Правдоподобно, не отнять.
Озхар потряс головой, отгоняя остатки заклинания памяти, и старательно подчистил ауру. Попутно он взглянул на Одессу – аура города действительно начала меняться подобно питерской. Но в ней почти не было черных тонов. Преобладали синие, словно шлейф из мельчайших брызг, что восстали из моря и окутали набережную.
– Это что же получается? – Лайк прекратил гримасничать и принялся развивать мысль. – Что в Одессе нам тоже придется ждать сюрпризов с сектантами?
– А в Одессе есть сектанты? – поинтересовался Юрий, исподлобья взглянув на Лайка.
– Есть. Они везде есть. Но здешние мирные вроде. Так, Ар… э-э-э… Озхар?
– Все шесть зарегистрированных в Одессе Темных сект ни разу за время моего шефства над Дозором не нарушали никаких уложений Договора, – немного более официальным тоном, чем требовала того ночная беседа на прогулочном гидрофойле, уведомил Озхар. – Незарегистрированные периодически шалили, такое было. Но – по мелочам, по мелочам…
– Понятно, – вздохнул Юрий.
– Да ты на ауру взгляни, – лениво предложил Завулон. – Одесса – не Питер. В отличие от Северной Пальмиры, Южная не пестует в себе черноту. В Питере такая аура над головами висела, мама дорогая! Все время хотелось намылить веревку и повеситься тут же, на крючке от люстры.
– Не знаю, я в Питер не езжу, – пожал плечами Юрий. – Хвала Тьме, без надобности. А что, правда так все гибло выглядело?
– Я лишь слегка смягчил… – усмехнулся Завулон. – Ладно, поехали дальше. Тамара, теперь к тебе вопрос. Первое: помнишь ли ты свою инициацию? И не случалось ли с тобой чего странного в районе Марсова поля? Могу снова помочь… если
