но, как видишь, того уже нет, — Лувр говорил о смерти своего хозяина совершенно спокойно. Сперва я удивился, а потом принял, что безликий идет вперед, не стоит на месте и борется за свою жизнь.
— И как же тебя убить?
Он долго вглядывался в меня, оценивая, стоит ли доверять моей гнусной и гнилой персоне
— Для начала нужно собрать все части, — он говорил эти слова, отводя глаза.
— Ты так мне доверяешь? — я удивленно посмотрел на него. Пускай с виду и казалось, будто в данный момент я был равнодушным, но в душе зажглась лампочка. Она стала разносить маленький клочок тепла и согревать сердце.
— Больше некому, — произнес Лувр и снова сел перебирать уже прочитанные романы.
— Есть Вайолетт.
Безликий остановился.
— Нет, — проговорил тихо, особенно мрачно и грустно. — Нет больше Вайолетт. Она теперь не со мной. Мы стали двумя разными людьми. Она ушла…
— В этом уверен один только ты, — я присел на холодный пол и стал наблюдать за Лувром. Он исподлобья взглянул на меня, и все его тело будто бы придвинулось ко мне, как к Солнцу. Безликий глядел на меня с надеждой и великим счастьем, которые подавлялись пессимистичным рационализмом и многолетней пассивностью.
— Она еще помнит меня? — этот вопрос прозвучал робко и надрывисто, однако если не прислушиваться, то покажется, что Лувр продолжает оставаться невозмутимым, серьезным, холодным.
— Она никогда тебя не забывала, — я произнес это особенно тихо.
Лувр сжал книгу. Затем выбросил ее и встал.
— Пора идти.
— Куда? — я поднялся вслед за ним.
— Искать части фотографии.
— Ты знаешь, где они?
Лувр толкнул лестницу, та быстро улетела в глубину библиотеки, и пошел к черному выходу из дома. Я стал его догонять.
— Знаю, — отвечал Лувр, с виду невозмутимо, но в душе взволнованно ступая своими шумными ботинками.
— И где же?
— Ньепс раздал части своим близким друзьям, с которыми работал над тем самым фотоаппаратом, подарившем нам вечную жизнь. Одна часть была у самого Ньепса, другая оказалась в руках его родственника, третья у близкого друга.
Мы вышли на Площадь. Она была на удивление обыкновенной: ни пустой, ни полной, имела в себе прохладный ветер и теплое Солнце, стояла на грани всего, оставаясь в центре любых противоречий, не влезая ни одной своей плиткой на какую-либо сторону. Сейчас Площадь не имела своего мнения, она оставалась в слишком жестком нейтралитете.
— А четвертая?
— Четвертая у предпринимателя, но с этой частью будут самые сложные поиски.
— Почему же?
— Предприниматель потерял эту часть фотографии, — Лувр сжал кулаки. — Доверить идиоту мою жизнь… Жаль, что мстить больше некому.
— И куда мы сейчас идем?
— К третьему.
— Ты правда так уверен, что остались люди, знающие о фотографии?
— Нет, но я знаю адрес.
— Ты смог из тех романов еще и адрес узнать?
— То были не романы, а дневники Ньепсов.
— Странно, что Атан этого не заметил.
— Это семейство настолько нескладно пишет, что наверняка библиотекарь принял тот бред за пустые романы ни о чем. Ему просто никак нельзя было узнать о настоящем смысле тех бумажек.
И в голове вспомнилась смерть Атана. Он изначально гнался за бессмысленной целью, однако все равно умер не то, чтобы красиво, но изящно. Так умирать должны слабые лучники, что остались без защиты воинов впереди и все еще продолжают бороться уже не за страну или императора, а за жизнь, но не хитрые библиотекари, которые стремятся убить такого же монстра, как и они сами. Судьба подарила Атану вечную жизнь и наградила его достойной смертью. Пускай его же руки и сделали то, что должна обыкновенно совершать костлявая ладонь, и места на небесах ему закрыты, но в земном мире такая смерть завидна для многих. Наверно, все его существо в тот момент просило убить его, он даже хотел попросту сжечь свою фотографию, но понимал, что этого не заслуживает. Ему в любом случае был запрещен вход в заоблачный мир. Атан это понимал. Поэтому сам и порвал то, чему пытался предать смысл.
Теперь же впереди меня идет Лувр. Такой же бессмертный. Такой же грешный. Он так же наполняет свою жизнь смыслом, но какая ждет его смерть? Какой конец у него будет? Ведь когда-нибудь он обязательно умрет?
— Ты точно уверен, что фотография еще осталась в том месте? — я шел с ним в ногу. Площадь казалась невероятно просторной, и наш скромный марш являлся настоящим парадом, однако из зрителей- один город, что уныло завывает прохладным ветром. Под нашими ногами ломился снег, а головы были устремлены к холодным стенам.
— Разумеется, нет, — усмехнулся Лувр. — Однако ошибки тоже надо делать. Они в итоге приведут к правильному ответу.
— Ты правильно мыслишь.
— Иначе не могу, — бодро улыбнулся плечами безликий.
Площадь осталась позади. Мы вошли в щель городских вен. Впереди разнообразные дома в одинаковой обертке, спрятанные за стенами личности, и царящие в каждом предмете обыденность и повседневность. Суть города казалась такой простой, и от этого удивляешься больше, как ты не замечал эту истину раньше, почему она от тебя ускальзывала…
Лувр остановился и уставился на дом. Я долго вглядывался в эту дверь, и в голове было явное ощущение, что мне знаком этот фасад…
— Мы пришли, — он посмотрел на свою руку, где синей ручкой был записан адрес, и сверился с номером дома.
— Где-то я видел этот дом…
— Тогда даже лучше. Наверняка уже выяснил обстановку внутри. Так будет легче искать.
Лувр подошел к двери и постучался. Открыли не сразу. Однако, когда дверная ручка повернулась, перед нами возникла красивая молодая девушка в фартуке. Жена Алексея…
— О! Мистер Ридл! — она помахала мне рукой, совсем не замечая Лувра. Безликий повернулся и посмотрел на меня.
— Да, здравствуйте, — не сразу ответил я, поднимаясь к входной двери.
— Зачем же вы постучались и тут же спустились?
— Такая вот у меня привычка.
— Точно! Вы же не местный! Очень интересная привычка. Мне нравятся люди с интересными чертами, — она нагло кокетничала прямо у порога.
— Давно не видел подобных куриц, — прошептал мне на ухо Лувр. Я оттолкнул его плечом.
— Что вы делаете? — удивилась девушка.
— Так, — неловко улыбнулся я. — Плечо болит. Уже немолодой.
— Ох! Понимаю! В ваши годы со здоровьем совсем худо.
— Да…
— Зачем же вы пришли?
— Поговорить с вашим мужем…, — обдумывая, медленно ответил я.
— Ох! Простите, но он сейчас пьян, — на ее лице впервые сошла улыбка, и лицо приняло странное выражение отвращения и стыда.
— Ничего, — я отмахнулся. — С ним так даже легче говорить.
— Но он может…
— Справимся, — серьезно отрезал я. Девушка снова улыбнулась и уступила
