познакомил: представил друг другу («Это профессор Амлетссон, это конструктор Ким»), ввернул беззубую шутку о том, что мы точно найдем общий язык, и, очевидным образом посчитав свою миссию исполненной, ретировался.
Дальше мы знакомились и договаривались сами, на причудливой смеси моего отвратительного советского и столь же невнятного британского языка товарища Кима.
Виду товарищ Ким был интересного: коротконогий и широкомордый, как и все классические монголоиды, росту он был неожиданно высокого, заметно горбился, и имел совершенно удивительный окрас шерсти: темно-синий с редкими белыми прядями. Пряди эти, стоило антропокиноиду ловко подставить профиль яркому свету, вспыхивали на мгновение совершенно огненными бликами, тепла от них, однако, не ощущалось. В целом, товарищ Ким оказался даже не классическим ульфхеднаром: мне довелось познакомиться с пуль кэ, огненным псом, национальностью полумифической и совершенно не встречающейся в городах и весях Европы.
Нраву товарищ Ким был веселого, дружелюбного и отчаянно трудолюбивого: за те недолгие минуты, что мы смогли уделить друг другу в круговерти плотного рабочего графика, он успел подписать документы (один), ответить на звонки (два) и решить некоторые производственные проблемы (вопреки ожиданию, не три, а сразу пять). Приятно, когда стереотипы не ломаются: такими или примерно такими мне всегда и представлялись выходцы из Республики Когурё.
Товарищ Ким вновь предстал передо мной, традиционно, энергичен и деловит.
- Наконец-то и Вы тоже тут, товарищ профессор! - с прошлой нашей встречи смесь советского и британского поменялась, приняв сильный крен в сторону советского. Это было правильно: я же, в конце концов, для чего-то начал учить этот сложный язык!
- Я тут, товарищ конструктор, согласно трудового распорядка и рабочего расписания проекта. Ну и наконец-то, конечно, тоже, - я вовремя отшатнулся: мимо нас двоих прямо сейчас, с громкими непечатными выражениями, протащили какой-то измерительный прибор. Оный прибор был закреплен на треноге, представлял собой оптическое устройство, закрепленное внутри рамы поверх небольшой клавиатуры с экранчиком, и был неуверенно опознан мной как теодолит.
- Им же тяжело! - возмутился я, извлекая жезл из поясного чехла. - Давайте помогу, что ли. Облегчу, так сказать, работу вместе с теодолитом!
- Профессор, опустите концентратор, пожалуйста! - неожиданно попросил конструктор. - Здесь не надо колдовать больше необходимого, тем более, что это не теодолит, а тахеометр!
- Особенности трудового воспитания? - ехидно уточнил я, убирая, впрочем, жезл. Здесь, на площадке, Ким был очевидно главнее, и я решил действовать по старой, проверенной методе: не понимаешь — подчиняйся!
- Да какое там воспитание! Этих разве воспитаешь… Вот у нас, на Второй Великой Стройке, там да, персонал весь из армейских, дисциплина, порядок, - взор конструктора ненадолго затуманился: он явно вспоминал какие-то очень приятные вещи. - Хотя Вы, профессор, действительно не в курсе?
В курсе я не был, вернее, был, но, видимо, не до конца, в чем и признался.
- Здесь, профессор, - сообщил мне Ким голосом немного сомневающимся, - желательно магичить как можно меньше. Или реже. Или и меньше, и реже. Особенно — в Вашем исполнении, в смысле, Вас, как ледяного мага. То есть, портал — это максимум максиморум из того, что мы можем себе позволить.
Ледяным магом меня назвали уже во второй раз за последнее время, только я не очень помнил, когда был первый раз из двух. Ледяной маг, в нашем, островном, понимании — это довольно обидно, и я уже раскрыл было рот, чтобы перебить собеседника и объяснить тому всю его мохнатую неправоту.
- Погодите, профессор! - Ким вдруг сделал успокаивающий жест. В жесте не содержалось ни одной йоты эфирных сил, но я все равно почему-то успокоился и перебивать не стал.
- Тут, понимаете в чем дело… Мы не знаем, как эта штука, там, внизу, под нами, реагирует на высвобождение магической энергии, что в сыром виде, что в структурированном, - Ким развел лапами. - Однако, по мнению академика Бабаева, как-то реагирует. Применяемые эфирные силы здесь действуют как титрант, и чем ниже точка нейтральности по температурной шкале, тем мощнее и более непредсказуем скачок титрования.
Вы будете сильно удивлены, но я понял каждое слово — чего, с учетом крайне узконаправленной индоктринации, совершенно от себя не ожидал. Возможно, дело было в том, что примерно половину из сказанного Ким произнес на высокой латыни, чего я не ожидал уже от него.
- Получается, - решил, на всякий случай, уточнить занудный и въедливый я, - что наш с Вами Объект, этот подземный айсберг, потенциально реагирует на действующие магические источники, поскольку…
- Поскольку сам является источником очень высокой мощности. Да, профессор, все верно, - Ким поспешил подхватить эстафету.
- Насколько давно об этом стало известно? - сфера моя ментальная в этот момент напряженно краснела, звенела и вибрировала: состояние смещалось по некоей воображаемой шкале от деловитой заинтересованности в сторону профессиональной ярости.
Тут ведь как.
Допустим, меня позвали делать важную и сложную работу, которую я, положа лапу на сердце, могу сделать намного лучше почти всех известных мне специалистов.
Представим, что я эту работу уже делаю: во всяком случае, часть теоретическая, расчетно-вычислительная, закончена полностью или почти полностью.
Рассмотрим ситуацию с предложенной точки зрения: мало того, что уже проделанная работа практически утратила смысл, так еще и моя профессиональная компетенция подвергнута сомнению, причем мной же самим — я вообще перестал быть уверен, что, с учетом новых данных, буду на Проекте нужен и полезен…
Становиться ненужным и бесполезным не хотелось. Именно так, в выражениях непарламентских и даже непечатных, я и сообщил коллеге. Коллега, однако, ярость мою практически разделил.
- Академику Бабаеву, - Ким почти выплюнул фамилию маститого ученого, - об этом было известно с самого начала. Инженерный и научный персонал в курс дела введен полчаса назад. Собственно, пока только я и введен, ну и Вы, профессор, теперь тоже.
Со мной совершенно точно творилось что-то не то. Еще месяц назад в такой ситуации я бросился бы звонить лойеру, чтобы понять — не окажется ли слишком для меня накладным разрыв рабочего контракта. Две недели назад я бы отправился к руководству Проекта, и устроил Наталье Бабаевой, внучке академика Бабаева, жутчайшего вида неприличный разнос, с хлопаньем дверьми и прочими атрибутами старой доброй рабочей истерики. Сейчас же — я внезапно успокоился.
Внезапно успокоившемуся мне в голову стали лезть разные рабочие моменты, до того любовно обкатанные в уме, перенесенные в электронно-эфирную память счетника
