языку. Вам это, конечно, и самому известно. - Акцент и манера произносить слова вносили в речь доктора своеобразный колорит, но отторжения не вызывали: я приспособился.
- Занятий у нас будет семь, сегодня первое, оно же — вводное. - продолжил гигантский человек. - Индоктринация — процедура совершенно безопасная и безболезненная. Немного понимать язык Вы начнете сразу же, буквально сегодня. Далее — будем расширять словарный запас и закреплять пройденное.
- Скажите, а как она, эта ваша процедура, вообще работает? - я, несмотря на то, что решился окончательно и бесповоротно, некоторые сомнения испытывать продолжал.
Доктор Железо повернулся к похожей на сушилку машине, возле которой продолжали возиться техники. Мне был явлен профиль, не менее могучий и безупречный, чем перед тем фас, но всматриваться я не стал — немного опасался действия проклятия, да и машина представлялась чем-то значительно более интересным.
- Вот, обратите внимание на аппарат.
Я обратил.
- Вам предстоит занять место в кресле и надеть шлем, после чего — уснуть здоровым, пусть и медикаментозным, сном. Спать будете недолго, около получаса по объективному времени. Внутри, для вас лично, - доктор зачем-то выделил это обстоятельство особой интонацией, - может пройти и час, и день, и даже месяц. Все зависит от структуры нейронных связей Вашего мозга, сопротивляемости воздействию чистого эфира и ментальным волнам второго типа.
Я почти ничего не понял, но покивал умудренно.
- Если Вы опасаетесь машины или просто нервничаете, я могу предварительно наложить на Вас успокоительный конструкт, - предложил товарищ Железо. - Работе установки он не помешает.
- Пожалуй, не стоит, - воспротивился я. - Индоктринация Ваша… Это ведь довольно стандартная процедура, верно? Бояться нечего?
Рассказывать доктору о наложенном проклятье отчего-то не хотелось, как и о том, что, судя по давешнему кошмару, оно, проклятье, уже пытается активизироваться самым неприятным для меня образом. Как на уже имеющуюся мещанину конструктов наложится еще один, я не знал, и проверять не собирался.
Мысль о том, что индоктринация — это, в целом, тоже применение ментального конструкта, причем существенно более сложного, меня в тот момент почему-то не посетила.
- Вообще, внедрение доктрины нового языка проходит тем проще, чем структурнее и системнее мышление пациента, - доктор извлек откуда-то, видимо, из ящика стола, планшет, лист бумаги, и принялся что-то писать простым карандашом. Все три предмета оказались, паче чаяния, совершенно нормального размера: видимо, колоссальные собственные габариты врача никак не влияли на ловкость или точность движений. - Скажите, профессор, считаете ли Вы свое мышление структурным и системным?
Я задумался. Отчаянно хотелось себе польстить, но сам я, как никто другой, знал свою импульсивность, тягу к волевым решениям и привычку начисто забывать неинтересные факты.
- Хорошо, спрошу иначе, - доктор как-то по-своему оценил мое молчание. - Приходилось ли Вам служить в армии?
Вопрос оказался неожиданным и показался неуместным: я задумался еще крепче, чем до того.
Дело в том, что к армии я, конечно, отношения не имел: ни в одной из стран благословляемого Атлантического Запада давно не практикуется принудительный призыв на действительную службу. Представить же, что человек, планирующий выстроить научную карьеру (или получить сколько-нибудь приличное гражданское образование) по доброй воле пойдет в войска, было практически невозможно.
Другое дело, что служба как таковая в моей биографии, все же, случилась: как и каждый житель любого прибрежного хутора Ледяного Острова, юный я проходил матросские курсы на корабле береговой охраны. Корабль носил гордое имя «Тор», был вполне приличного водоизмещения (почти четыре тысячи тонн) и занимался, в основном, тем, что гонял рыбаков по исключительной экономической зоне Исландии.
Курсы длились три месяца, на них нас учили интересному: обращаться с оружием, иногда даже попадая в какую-нибудь плавучую мишень, лихо бегать вверх-вниз по частично обледенелым трапам, пользоваться корабельной радиостанцией, отличать контуры наших и чужих боевых кораблей и даже заклинать не самых сильных духов льда и моря. В общем, если бы какая-нибудь сопредельная держава решила покуситься на нашу треску (а я слабо себе представляю, что в наших территориальных водах еще можно найти), оной державе было бы несдобровать.
- Не в армии, в береговой охране. Но да, служил, - ответил я.
Доктор как-то по особенному сильно обрадовался. Мне, конечно, объясняли и рассказывали, что в СССР каждый молодой мужчина обязательно проходит двух- или даже трехгодичную военную службу, что местное население без особенного пиетета относится к тем, кто не служил, но чтобы это воспринималось настолько всерьез — нет, такого я не ожидал.
- Замечательно! - вербально реализовал свою радость доктор Железо. - Тогда я знаю, профессор, на чем будет основана доктрина!
Я собрался было объяснить, что служба была короткой и необременительной, что вспоминаю я ее без всякой радости и удовольствия, что, наконец, переживать тяготы и лишения, пусть даже и в медикаментозном сне, мне совершенно не хочется… Не успел.
Книга появилась на столе как-то совершенно неожиданно и незаметно: легкое дуновение ветерка и смутный образ, возникший на самой границе восприятия, дали понять, что ее, книгу, все-таки кто-то принес.
Книга была относительно толстой, забрана в твердый переплет светло-красного цвета с желтоватым потрепанным корешком. В верхней части обложки красовался круглый логотип, изображающий земной шар в переплетении колосьев, украшенный изображением перекрещенных инструментов — серпа, молота и развернутого циркуля, и увенчанный сверху пятиконечной звездой: я немедленно узнал герб Советского Союза.
Чуть ниже красовалась надпись, выполненная крупными советскими буквами (прочитать ее в тот момент я не смог), а уже в самом низу, шрифтом мелким до подслеповатости, было написано еще что-то. Мне удалось прочитать только год, если это, конечно, был он — 2002.
- Это Obschevoinskije Ustavy Voorujennykh Sil SSSR, - выдал доктор конструкцию чудовищную, как и весь советский канцелярит, и уточнил: - сборник уставов. Мы с Вами, профессор, возьмем доктрину устава военно-морского флота.
Сама индоктринация запомнилась, как сон, достаточно тревожный, но куда менее страшный, чем снившийся мне днями. Во сне этом, кстати, присутствовали давешние содомиты, или кто-то, на них страшно похожий: росту они были огромного, снабжены дополнительными половыми органами и фиолетовыми щупальцами, каковые похотливо (и не спрашивайте меня, как я это понял) извивались, стремясь меня ухватить или хотя бы дотронутся, а я отмахивался от них колоссальных размеров топором — кажется, тем самым, что вонзил в палубные доски мой славный предок в предыдущем сне.
Пару раз у них это —
