вновь ударила тугой волной боли.
— А где твоя коса? — забеспокоилась Ядвига. Когда Катаржина наклонилась, чтобы поцеловать ее в морщинистую щеку, густо пахнуло сердечными лекарствами. — Не жалко, что отрезала?
— Нет, так легче. — Девушка, распрямившись, тряхнула головой. Гладкие как шелк волосы скользнули по плечам. Как объяснить, что косу с той ночи она не заплетает? Сон сном, но голубая ленточка так и не нашлась, как и не появилось вразумительное объяснение тому, почему Кася забыла, что выходила ночью под дождь. Романтическое настроение, навеянное незнакомцем, очень быстро растаяло, а вот страх, что с ним связаны потусторонние силы, получившие волю на Святки, остался. Этот страх в мыслях Каси неведомым образом связался с потерянной ленточкой, и девушка отрезала косу, чтобы странный сон (не дай божья матерь, явь!) не повторился. Воспоминания несли и необъяснимый ужас, и желание увидеть прекрасное лицо вновь. Многим, кто изведал запретное наслаждение, знакомо это чувство.
Сочельник проходил тихо. Родители, да и все немногочисленные гости, собравшиеся в усадьбе, вели себя сдержано, говорили негромко, почти не смеялись. Ни о каких святочных гаданиях и речи не шло. Следовали многовековым традициям по привычке, без былого воодушевления, мысленно оправдывая себя тем, что в доме находится больной человек, хотя каждый знал, что виной тому события трехгодичной давности, наложившие на праздник невеселый отпечаток.
Стены дома душили Касю, ей хотелось бежать на улицу, чтобы глотнуть морозного воздуха, но удрученный взгляд папы останавливал. «Ему тоже тяжело. Мы — семья и должны держаться вместе».
В полночь все повернули голову в сторону Каси, которая громко вскрикнула. Ее пальцы держали длинную зеленую травинку, хотя девушка вовсе не помнила, когда успела вытащить ее из — под скатерти.
— Год будет хорошим, — мама успокаивающее погладила дочь по плечу. — И ты встретишь замечательного парня.
Кася в панике отбросила травинку, но пани Ядвига рассудила ее жест иначе.
— Магда, отпусти дочку, — тетушка Ядя, как самая старшая родственница, расположилась во главе стола. — Пусть встретится с подружками, поколядует, поворожит. Когда еще получится быть в деревне на Рождество? — И более ворчливо, со слышимым упреком добавила: — Все по заграницам шастаете.
После радостных приветствий повзрослевших подруг, взаимного разглядывания, охов и ахов по поводу перемен во внешности, сообщений о замужестве и рождении первенцев, настроение у Каси заметно улучшилось. Переодевание в старинные костюмы, которые бережно хранились в доме Шиманьских, рьяно следующих национальным обычаям, и вовсе сделало праздник шумными и веселыми. Огромные сундуки явили нижние рубахи, расшитые руками прабабушек, домотканые полосатые юбки, шерстяные жилеты со шнуровкой впереди, пахнущие нафталином полушубки и кафтаны, и, к всеобщей радости — карнавальные колпаки и маски. Катаржине достались крылья ангела и сверкающий нимб, который особым образом крепился к голове. Правда, нести шест с огромной звездой она не решилась, слишком уж тяжелым оказался непременный атрибут ватаги ряженых.
Уже затемно девушки, довольные богатым сбором сладостей и денег, вернулись назад. Напившись с мороза горячего узвара, отсмеявшись до боли в щеках, принялись за ворожбу. Поджигали смятый лист бумаги, и рассматривали тень от пепла на стене, бросали золотую цепочку, загадывая, чтобы она свернулась бантом, что точно сулит скорую свадьбу, а потом добрались и до более «точных» гаданий, что непременно ответят на важные девичьи вопросы о суженом — ряженом.
— Касюня! Тебе в новом году замуж выходить! — Подруги обнимали Катаржину, которая с недоверием смотрела на соломинку, что «добралась» до порога по всем правилам гадания. Каждая ворожея отмеряла расстояние до двери своей соломинкой, и только у Каси она уткнулась острым кончиком в порог. Остальные соломинки либо не дотянули, либо перемахнули его.
— Все за ворота, бросаем башмаки! — Потянув за руку, Марыся Шиманьска вывела Катаржину из ступора. — Поглядим — посмотрим, с какой стороны к Касюне суженый — ряженый придет!
Касин сапог, неловко крутанувшись, закопался носом в снег вместо того, чтобы показать в ту сторону, откуда придет жених, или, на худой конец, на порог дома, что однозначно говорило бы — замужества гадальщице не видать.
— И как это понимать? Каблуком вверх лег! Из — под земли, что ли, жених за Каськой явится? Пусть бросит заново! Ой, так нельзя! Перегадывание не считается! — неслось со всех сторон, пока Кася смахивала пушистыми рукавицами непрошеные слезы.
— Айда все в баню ворожить на зеркалах! — И вновь руки Марыси потянули Касю. — Чего плакать? — Маричка, оглядываясь на подругу, широко улыбнулась. — Неправда все это! Баловство!
Подшучивая друг над другом, вновь падая от смеха, в предбаннике разделись до нижних рубах. Сняли украшения и распустили волосы. Потом занесли в хорошо натопленную баню зеркала и зажгли свечи.
— Кто первый пойдет?
— Катаржина! Пусть посмотрит на своего жениха! Ей первой замуж выходить! — Кто — то со смехом пихнул босую Касю в баню и закрыл за ней дверь.
— Не забудь сказать: «Суженый — ряженый, приходи со мной ужинать»! — глухо донеслось из предбанника, а потом раздалось шиканье, чтобы гомонящие затихли.
В бане пахло еловыми шишками и сушеными травами. Жар, идущий от горящих в печи дров, почему — то совсем не согревал. Касю бил озноб, и до боли в пальцах не хотелось дотрагиваться до холодной серебристой поверхности. Во рту пересохло, грудь сжало железным обручем, и слова призыва застыли на губах. Страшила даже мысль заглянуть в созданный отражениями зеркал коридор.
«Баловство! Неправда все это! Никакой суженый — ряженый не явится!» — уговаривала себя Катаржина, косясь на неспокойный огонь свечи.
А страх становился все ощутимее. Пляшущие на стенах тени приобретали зловещие лики и тянули к одинокой ворожее свои руки — щупальца.
Стряхнув оцепенение, Кася поднялась со скамьи и направилась к двери, намереваясь солгать подругам, что провела гадание, но раздавшийся за спиной треск оборвал сердце.
— Уф! — с облегчением выдохнула крутанувшаяся на пятках Кася. Из печи сыпались искры, а яркое пламя шипело и прыгало на пузырящейся смоле расщепившегося полена. — Какая же я глупая!
Разворачиваясь назад, к двери, она краешком глаза заметила какое — то движение.
И закричала.
Из зеркала на Касю смотрел тот самый мужчина из сна.
— Что?! Получилось?! Он пришел?! Что ты увидела?! Кого?! — В баню влетели подруги, принося с собой прохладу. Но Кася не могла произнести ни слова, лишь показывала рукой на зеркало, где в серебристом коридоре таяла уходящая прочь фигура.
Позже, когда Катаржину отпоили пустырником и горячим чаем, и ее перестал бить озноб, выяснилось, что никто из присутствующих тень в зеркале не видел.
— У страха глаза велики, — успокаивала Марыся, — вот и видится всякая ерунда.
— Я думаю, это
