к Саке, например, однако, погоду это навряд ли изменит.
Свершилось то, чего Кумыс так боялся: по сути, он остался у разбитого корыта. Вот только казалось, он приобрел крылья и все стало более-менее на свои места в его душе, но «за поворотом» его ждали неприятности.
Постояв еще с минуту после того, как машина Текилы скрылась из виду и громко выругавшись, Кумыс решил пойти в мотель к своей пленнице. Не то, что он ждал от нее сексуальных утех (хотя возможно был и не прочь), но был бы рад просто выговориться вновь и ощутить то прекрасное чувство, прошедшее через него буквально чуть меньше часа назад.
А подъехав к мотелю, мужчина рассмеялся. Скорее истерично, чем по существу. Ведь увидел он, что дверь в их комнату стоит приоткрытой. Саке сбежала, что можно было предположить, не будь он столь наивным дураком.
— Ты звал меня, отребье? — обратился мужчина к Суррогату.
— Да, — с красными глазами, но нисколько не преуменьшающие его красоту, ответил контрабандист.
В заведении было полно народу, хоть эта парочка и могла выделяться среди всех своей незаурядной наружностью: один из них был мужчина за 50 лет, а может и того больше, но с очень хорошо сохранившимися внешними данными. Большие светлые глаза, помутненные дымкой никотина, прямой нос и густая борода, что прикрывала отсутствие глубоких морщин. Сам по себе он был ухожен, имел чувство стиля (в данном случае, это был шелковый лимонный платок, повязанный на шее, и полоса такой же ткани, что имела честь украсить его деловую шляпу). Мужчина уверенно расположился на стуле, с чувством прирожденного победителя, в темно-синем костюме тройке, однозначно сшитым в дорогущем ателье и сидящем на нем настолько идеально, что будто он в нем родился. Уложенные гелем волосы преломлялись в тусклом свете бара и будто кричали об успехе. Это все выдавало в нем сильную личность, любителем рисков и нетерпящим неудач. Дело в том, что в то же время он был оптимистом до костей мозга. Даже если что-то шло не по плану, он выискивал все возможные доводы, доказать, что это все к лучшему. В какой-то мере мужчина был флегматиком и сангвиником в одном флаконе. Это добавляло к его личности большой интерес; была его изюминкой, так скажем — ведь от него и впрямь не знаешь, чего ожидать.
Про Суррогата в данном случае можно особо и не распространяться. Мы, итак, в курсе, что он из себя представляет. Могу лишь добавить, что сейчас он был весь уязвим, растерян. И, наверное, в отчаянии, даже можно добавить. Его терзали многие сомнительные мысли: начиная с того, что было в нем желание поработить мир и мстить каждой живой душе, вплоть до того, что он хотел просто кануть в лету, и забыться на веки вечные.
— Не по мою душу твои делишки, однако, все же каким бы бастардом ты не был, в тебе есть и часть нашей крови, — признался его собеседник.
Суррогат стойко ждал вердикта мужчины напротив, тот же в свою очередь будто растягивая время, не спешил его ему давать.
— Так значит Саке, — задумчиво произнес он, при этом бегло просматривая весь зал, в частности давая дань уважения (коротким кивком головы) тем, кто пил.
— Да, — жестко принял решение Суррогат.
— Что ж, я всегда был в восторге от парочек. Столь человечное чувство среди наших, как низко и красиво мы пали, — улыбнулся он.
— Можно без далеких отступлений, — процедил красавчик.
— Конечно, можно, но доставь мне удовольствие растянуть твои мучения.
В ответ на это контрабандист лишь заскрежетал зубами, и от гнева белки его глаз приобрели всё более алый оттенок.
— Чего ты хочешь? — все же спросил он, видя, что собеседник взглядами и мыслями уходит в другие темы. Его явно заинтересовала женщина, что пила в одиночестве за барной стойкой.
— А? Ты об этом. О Саке, — медленно переключился мужчина вновь на насущные вопросы.
— Да. Я о ней. Мне надо знать, где она и что с ней, — если можно было бы шепотом кричать, то примерно так и произнес последние слова Суррогат.
— Не гони лошадей, милок, все с ней нормально.
— Она пешка в твоих играх, я знаю, — слегка воинственно наклонился к собеседнику контрабандист.
— Слушай малец, не надо все так громко афишировать! Ты и половины всего не знаешь. Ты в этой игре совсем недавно, и то это произошло с моего позволения и лишь благодаря твоей незаурядности, да и от скуки в целом. Так что не мни из себя кабы кого. И просто будь хорошей составляющей этой истории, — при каждом упоминании местоимения «ты» — мужчина тыкал пальцем в своего оппонента, давая знать, кто тут главный.
— Хорошо, пусть будет по правилам, и ты здесь — босс, но верни мне мою Саке, — жестко разграничил свои позиции Суррогат.
— Не тебе не мне приказывать, — сузил глаза бородач.
— Но и не тебе мне рушить жизнь, — настаивал на своем контрабандист.
— На это у меня есть право по рождению, — усмехнулся тот, развалившись на стуле и отстегивая пуговицу своего костюма.
— Ты хочешь таким образом избавиться от меня? — до Суррогата начали доходить «подпольные» мысли собеседника.
— Есть у меня идейка, знаешь ли, — навеял тумана в их разговор мужчина.
Суррогат грустно улыбнулся и не то, чтобы принял свое положение (хотя сейчас со всеми своими депрессивными мыслями можно было судить и о неизбежном принятии, конечно же), но скорее отложил печальные домыслы до того времени, когда в одиночестве разложит все по полочкам и раз и навсегда примет решение.
— Но не унывай ты так, — с детской непосредственностью и даже наивностью поддержал бородач молодого человека. — Так и быть, будет тебе Саке в закате. Не настолько уж я и жестокий, — и с этими словами он встал и направился к прекрасной женщине, что все еще продолжала пить в одиночестве, однако при этом подавала отчаянные попытки быть замеченной противоположному полу.
Что ж, стоит здесь сделать выводы тоже: порой чрезмерные эмоции помогают в деле. Как и сейчас, еле заметные капли слез из глаз Суррогата сделали свое — они разжалобили бога. И как бы грустно немного не звучал конец пути жизни Суррогата, в конце концов он будет счастлив рядом с любимой.
Встав из-за стола и как ни в чем не бывая поправив удлиненные густые волосы, Суррогат взял пальто и направился к выходу. Проходя мимо бога, он даже не взглянул на него. Зачем? Чтобы поблагодарить за попытку надышаться перед смертью?
