пиарила ставки – видно, не могла переступить через свою демоническую совесть. Платные коучинги по самосовершенствованию и сбыче мечт не вела – не в силах была придать внешности, поведению, голосу и окружающей обстановке того достаточно яркого накала колхозного шика, на который обычно велись несчастные зрительницы подобных курсов.
Прасковья несколько раз порывалась ей позвонить, но сдерживала себя, предпочитая оставаться в отчасти уютном коконе жалости к себе. Написать Наде хотела, но держалась за это свое одиночество обиды на всех и вся, так что даже сердечек не ставила под Надиными постами. Она обманывалась тем, что эта нелюдимость необходима для того, чтобы Егор не узнал о ее подругах. И, конечно, знала, что врет себе, потому что Егор крутился где-то рядом буквально с января, много чего мог увидеть и запомнить, мог за Надей проследить, тем более что в лицо ее многие знали, чуть ли не каждая дворняжка при встрече лапу подавала. Наташу мог выследить тоже, если бы захотел, ведь Прасковью как-то вычислил среди ста с лишним тысяч жителей города. «Знать бы, что он на мне прекратит всю эту петрушку, тогда можно было бы спокойно идти на это свидание», – иногда с досадой думала Прасковья и принималась грызть ногти. «Знать бы еще, в чем вся эта его петрушка заключается, можно было бы решить, стоит ли с ним разбираться быстро и решительно или подождать неизвестно чего», – иногда задумывалась Прасковья.
Вечером, после созвона с Егором, когда он сказал, что заедет за Прасковьей следующим утром, Прасковья все-таки не выдержала, написала Наде, попросилась в гости.
«Давай я за тобой заеду», – сразу же ответила Надя.
«Я на такси», – ответила Прасковья.
«Давай я тебе вызову», – предложила Надя едва ли не через мгновение после того, как Прасковья поставила точку под своим сообщением.
«Надя, ты забыла. У меня сейчас нет проблем с деньгами», – напомнила Прасковья.
«Тогда вызывай нормальное. А не свое. Сейчас и так. Снов хватает. Кошмарных», – быстрой серией из пяти сообщений ответила Надя.
Прасковья сдержала порыв как-нибудь съязвить, усилием воли смягчила жестокосердие, набрала: «Ты удивишься, но у меня тоже проблемка». Затем без всякой причины отправила Наде грустную кошачью мордочку, потому что не нашла мордашку кошки в ступоре или в панике. От этого глупого поступка стало гораздо легче и спокойнее, отступила тревога, мучившая Прасковью много дней подряд. Даже в мозгу стало теплее, будто он оттаял.
Расслабленная, ведомая этим расслаблением, которое окончательно накрыло ее уже в такси, Прасковья, слегка скосив рот в доброй усмешке, написала: «И даже никакого каламбура не будет? За столько времени ничего не придумалось?»
«А ты пожила бы с дементором, – отвечала Надя. – Посмотрела бы я на тебя, как ты веселишься и шутишь».
«Ладно, извини, я дура», – не смогла не ответить Прасковья.
«То-то же, – откликнулась Надя с подмигивающим смайликом, выждала несколько минут и добавила: – Если бы я подселенная была, заходит экзорцист и такой стращает всяко, молитвами, святой водой поливает, ничего не срабатывает, он махровым полотенцем пот со лба вытирает, бросает в угол, оно – шмяк! – все мокрое, экзорцист: “Осталось последнее средство. Именем матери твоей, Виктории Спуриевны, заклинаю тебя, демон Надя, изыди!” А я такая сразу – шасть!»
«Вижу, тебя уже слегка отпускает после ее визита», – сдержанно отозвалась Прасковья.
«Визит еще не совсем закончен. Они еще не вернулись, – напомнила Надя. – Об этом, собственно, и разговор».
«Не повезло тебе, – набрала Прасковья. – Я тебе тоже головняков приготовила».
В доме у Нади горел приглушенный, тревожный свет, но зато ходили веселые добрые ротвейлеры, лоснящиеся, как тюлени. Когда Прасковья грохнулась в кресло, на которое кивнула ей Надя, два из них легли возле ног Прасковьи, а третий положил голову Прасковье на колени.
– Собакотерапия, – сказала Прасковья.
– Тебе налить? – без обиняков спросила Надя, а сама уже тащила две бутылки сухого красного – обе открытые, но одну полную, а вторую уже ополовиненную.
Инфантильный видок Нади: пижама-кигуруми с полосатым хвостом, огромные яркие часы на запястье, кончики волос, подкрашенные в бледно-розовый, – парадоксальным образом и совсем не сочетался, и абсолютно сочетался с бутылками алкоголя, которыми были заняты ее руки.
– И смысл тебе квасить? – спросила Прасковья. – Вас же это не берет. Все равно что сочок пить.
– Но ведь нужно что-то делать, – объяснила Надя и лихо вылила в себя полбутылки из горла. – Не водой же заливать чувство вины. Бывают винишко-тян. А я винишка-тян.
– Погоди убиваться, – поморщилась Прасковья. – Ты помнишь Наташу, я помню. Значит, все в порядке. А если бы ее грохнули, наверняка какой-нибудь херувим бы позвонил.
– Ты в этом уверена? – слегка оживилась Надя.
– Не совсем уверена, но в основном так они и поступают, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали. То, что они артачатся и цену себе набивают, – ну так у каждого свои недостатки, в том числе и у меня, и у Наташи. А почему, кстати, у тебя дом одноэтажный? Я думала, у тебя этажа три, два как минимум. Помню, что было больше этажей.
Надя замерла, будто ошеломленная неожиданной грубостью, сказанной в лицо.
– Ну… – протянула она, запинаясь, продолжила: – Был второй этаж. Но то ты с протезом, то ты с тростью, то еще какая-нибудь, то Наташа в кресле-каталке. Решила так сделать. Да и неудобно туда-сюда бегать, честно говоря, так что не только в вас дело.
– Наливай, – растроганно сказала Прасковья.
Надя, тупя глаза, принесла бокалы, выжидала, пока Прасковья слегка выпьет, позабавится с собаками, опустошит бокал. Все молчала и молчала, подперев голову кулаком правой руки и взяв в левую пижамный хвост, постукивала кончиком его по колену. Только когда Прасковья откинулась на спинку кресла, Надя оживилась, внимательно всмотрелась в лицо подруги и протяжно вздохнула.
– Так что ты хочешь сказать? Косяк какой-то случился?
– Мама у меня довольно старая была, – сказала Надя, и в голосе ее дрогнула непритворная слеза. – Внешне это не было видно, но вот с головой у нее непорядок наблюдался. По вашим меркам она уже к маразму подобралась довольно близко. Да что там! – махнула Надя рукой. – Она через нее далеко перешагнула. Через границу маразма. Знаешь, какая ей идея в голову пришла?
– Знаю, – призналась Прасковья. – Олег рассказал.
– Вот как? – ревниво заметила Надя, но тут же спохватилась, опять ее лицо стало сожалеющим. – А там, где старость, там и смерть. Я боюсь, что когда она поехала в Тагил, то уже на грани была. Она была совсем плохая. Вот.
Прасковья видела, что Надя ждет от нее какой-то реакции, но только не знала, какой именно. На всякий случай Прасковья сделала скорбное лицо. Осторожно спросила:
– И ты теперь жалеешь, что если мама умерла, то ты не успела с ней нормально попрощаться? Да?
– А похоже на то? – спросила Надя в ответ.
«Не очень», – хотелось сказать Прасковье, но она промолчала.
– Так.
