– Вы используете ручной труд, – заметила Эстер. – Хотя могли бы поставить здесь люксиевые механизмы, которые бы и откачивали вам новое сырьё.
Рабочий кинул на неё уважительный взгляд.
– Понимаете в этом, барышня, а? Так-то оно так, но, видите, тут какое дело – что-то барахлить эти машинки стали в последнее время. Ручной труд – он понадёжнее будет. Ведь если добыча встанет хоть на час – это знаете какой убыток? Ох, лучше и не знать.
– И часто они сбоят?
– Да как… Оно и раньше бывало, те, кто тут с молодости работают, рассказывали всякое. Но после сорок девятого года, говорят, стало чаще. А в последние месяцы и вовсе чертовщина какая-то творится…
Рабочий внезапно понял, что совсем заболтался, и смолк. Никто не задал ему больше никаких вопросов. Они продолжали подъём в молчании, и каждый чувствовал то, что вряд ли смог бы описать, но что было отражением смутного ощущения, овладевшего остальными: ощущения, словно здесь, совсем рядом, невидимое и неслышное, отделённое от них железной стеной, таится нечто, чего они, возможно, не в силах будут понять. Эстер выразила это странное чувство, сделав то, что хотелось каждому: остановилась на очередной лестничной площадке и, перегнувшись через перила, протянула руку и прижала ладонь к стальной трубе.
– Холодная, – тихо ответила она на незаданный вопрос остальных.
Джонатан с Клайвом переглянулись. Женевьев даже не сбавила шаг, поднимаясь выше и выше.
Наконец они достигли площадки, находившейся примерно на уровне седьмого этажа – больше нигде во всей Шарми не было таких высоких строений, а может, и во всём мире. Лестница шла и дальше, ещё на несколько десятков футов, но там все площадки пустовали, только на самом верху, под стеклянной крышей, за которой мерцали звёзды, шумно гудел насос – там откачивался самый ценный люксий из «сердцевины» светового столба.
– Здесь сейчас вершина, – сказал рабочий, проводя их на пустующую платформу. – Ещё неделю назад она была на три фута выше, так что тут не успели переоборудовать откачку. Сейчас как раз пересменка, рабочие к насосам придут в полночь. Так что можете пока осмотреться, коли ваша воля.
– Благодарю вас, – сказала Женевьев и протянула ему руку. Рабочий глянул на неё с удивлением и робко пожал.
– Я вас будто бы где-то раньше видел, сударыня…
– Вы давно работаете здесь?
– Да уж лет почитай пятнадцать как…
– Тогда, – улыбнулась принцесса, и Джонатан мог поклясться, что никогда прежде не видел на её лице подобной улыбки, – вы, возможно, встречались с моим отцом. Он тоже бывал здесь… Говорят, мы похожи.
– Правда, бывал? Служил, что ли?
– Служил, – кивнула Женевьев. – И я теперь надеюсь послужить тоже. Не могли бы вы оставить здесь меня и моих друзей ненадолго? Обещаем ничего не трогать.
Рабочий пожал плечами.
– Только, глядите, вниз не свалитесь – далеко падать. Я обойду платформу и вернусь за вами.
Они дождались, пока он спустится на пролёт ниже, гремя стальными ступенями. Потом Клайв сказал:
– Теперь вы, прелестная принцесса, объясните наконец, какого чёрта мы здесь делаем?
– Теперь объясню, – кивнула Женевьев и, взглянув на Джонатана, добавила, словно бы извиняясь: – Теперь уже можно. Отец велел мне ни единой живой душе не говорить, куда и зачем я направляюсь. Иначе, говорил он, меня примут за умалишённую. А мне и так предстояла роль изгнанницы… кто же захочет помогать изгнаннице, тем более если она сумасшедшая?
– Я, – в изумлении сказал Джонатан. – Я бы стал, ваше высочество! Будь вы хоть трижды не в своём уме, вы ведь моя принцесса.
Женевьев мгновение не отводила глаз от его лица, а потом круто повернулась к Эстер и, схватив её руку, горячо пожала.
– Вы святая, – прошептала. – Вы святая, что отпустили его со мной, и… благодарю вас за это. Без вас я сейчас не стояла бы здесь.
Не дав Эстер времени ответить, принцесса выпустила её руку и продолжила, обращаясь ко всем:
– Времени у нас не так много, потому я постараюсь быть краткой. Я почти всю жизнь провела в разлуке с отцом, королём Альфредом, и лишь умирая, он призвал меня к себе. За минуту до того, как в его спальню ворвались убийцы – от которых спасли меня вы, Джонатан ле-Брейдис, – он сказал, что я должна поехать на Навью, подойти к источнику люксия и послушать, что он мне скажет. Корона – ничто, сказал мой отец, и деньги – ничто. В этой стране вот уже почти век власть держится на контроле над люксием. Но люксий не то, чем его считают.
– Не то, чем его считают? – переспросили Клайв и Джонатан разом.
– Так сказал мне отец. Люксий не так безволен, как все мы думаем, и лишь тот сможет управлять им, а стало быть, править Шарми, кто получит от него благословение. Ты должна, сказал он, испросить благословение у люксиевого источника, только тогда ты получишь право зваться королевой. Если тебя примут.
– Сударыня, – сказал Клайв, – не хочу показаться невежливым, но не думаете ли вы, что ваш доброй памяти батюшка перед смертью тронулся умом и попросту…
– Бредил? – с горькой усмешкой закончила принцесса. – О да, эта мысль не раз приходила мне в голову. Оттого поначалу я хотела лишь выполнить предсмертную волю моего отца. Только выполнить его волю – сперва одно это, ничего больше. Я думала, быть может, то, что он сказал, имело переносное значение и на Навье я найду некую материальную поддержку своего права на трон, которого Малый Совет вознамерился меня лишить. Я думала, быть может, некая тайная организация… да, я слишком много читала газеты, – вновь усмехнулась она, перехватив жалостливый взгляд Клайва. – Но потом… было столько странных совпадений на моём пути сюда. Самоотверженность лейтенанта ле-Брейдиса. Ваша помощь, Клайв, и ваше великодушие, Эстер. А ещё удивительная доброта людей, которые встречались нам на пути. Все, от старого доктора Мо до вашего деда, Джонатан, – все они могли бы чинить нам препятствия, использовать нас, вредить нам… но вместо этого они предлагали помощь. Мир, быть может, не столь дурен, и люди не столь вероломны и злы, как я привыкла думать и как учил меня мой наставник. В том, что сказал, умирая, мой отец не было смысла… Но я помню его взгляд, когда он говорил – столь ясный и полный уверенности и разума, что я не посмела ослушаться. А потом подумала, что, возможно, он знал больше меня, и я здесь не просто так? Потому, – издав глубокий вздох безмерно уставшего человека, добавила Женевьев, – давайте посмотрим, что там. Нам нужно, я так понимаю, открыть вот эту заслонку… Эстер, вы сообразите, как это сделать?
– Вы же обещали ничего здесь не трогать, – заметил Клайв, хоть и насмешничая, но всё же странно тронутый речью этой одинокой отважной девушки. – Вот ведь маленькая лгунья.
– Я несовершенна, как и любой, – пожала плечами та. Эстер тем временем без труда разобралась с запирающим механизмом и откинула заслонку, предназначенную для выдвижного шланга, который лежал сейчас на платформе свёрнутым, словно мирно дремлющий уж.
Все невольно подались назад, как если бы стояли у доменной печи и ждали волны жара в лицо. Но жара не было. Только тепло, слабое, словно от еле тлеющего костра, и свет – ровный, белый, со слабыми золотистыми искрами, текущий сверху вниз и снизу вверх одновременно, из ниоткуда никуда. Никто из четверых молодых людей, стоящих на платформе, никогда не видел столько люксия разом. На миг они застыли, вновь охваченные уже знакомым чувством: словно рядом с ними есть что-то, и это чтото смотрит на них, без осуждения, без вражды, только с тихой печалью.
– Вот же чёрт! – внезапно выдохнул Клайв, нарушив хрупкую тишину.
Джонатан и обе женщины повернулись к нему. Он завертел головой от одного к двум другим.
– Вы не… чёрт, да вот же! Вы разве не слышите?!
– Слышим что? – спросил Джонатан, в то время как Женевьев смотрела на Клайва взглядом, ставшим вдруг отстранённым и далёким.
– Да голос! Или я тоже свихнулся вслед за её высочеством?..
– Ты слышал голос?
– Ну да! И вот, опять! Она говорит…
– Она?
– …она говорит: «Наконец ты пришёл. Я ждала. Думала, ты никогда не придёшь. Теперь ты мне объяснишь». Да вы что, правда не слышите?
Он беспомощно оглядел своих спутников. Джонатан с Эстер недоумённо покачали головами, а Женевьев схватила Клайва за плечо и спросила:
– Что ещё она говорит?
– Говорит, что эта маленькая девочка, кажется, ждала от меня то, чего я ей не в силах дать.
На последних словах голос Клайва вдруг стал выше и мягче, а взгляд подёрнулся дымкой, сотканной из золотистых искр. Женевьев стиснула его плечо так, что буквально повисла на нём, и чуть ли не силой подтащила Клайва к открытой заслонке, а потом схватила за запястье и сунула его руку в столб плывущего света.
– Возьми! Зачерпни побольше, ну же! Полную горсть! Рука Клайва утонула в белом сиянии. Его лицо как-то странно обмякло, стало беззащитным, почти детским. Джонатан внезапно увидел того мальчика, которым он, должно быть, когда-то был: совсем юного, бесхитростного, но уже тогда очень хорошего. Эстер потянулась и переплела свои пальцы с пальцами мужа, пока Женевьев, всё ещё сжимая Клайва в каком-то судорожном объятии, вглядывалась в его изменившееся лицо с такой пытливостью и мукой, что на это было больно смотреть.
