Женщины просто боялись. Мужчин он раздражал.
– Здесь во всех домах есть убежище на случай бури, – она подала руку, и Лука принял. Ладонь холодная и пальцы чуть подрагивают.
Ей страшно? Или это не страх? Тогда что? Предвкушение охоты? Азарт?
Он плохо разбирается в эмоциях, но знает лишь, что они сподвигают людей делать глупости. Даже очень умных людей.
– Думаешь, найдем что-то?
– Вряд ли, но я хочу посмотреть. Этот дом… понимаешь, он пустой. Чужой. Любой человек что-то да привносит в свое жилье…
Он был большим и надежным, как скала.
Когда-то тетушка говорила, что если уж и искать мужчину, то такого, за спиной которого можно укрыться. Лука бы ей понравился. За его спиной укрыться могла бы не одна Милдред, а весь этот пыльный городишко, который смотрел на нее с насмешкой и презрением.
Женское ли дело в Бюро служить. И кем?
Понятно кем. И понятно как. И хороша, конечно, что спереди, что сзади. Небось никто не отказался бы… Ей казалось, что она уже прошла это, пережила и забыла, пережила и обиду, и желание доказать, что на самом деле она на своем месте, что заслужила все, что…
Отпустило. Стоило прикоснуться к Луке, и отпустило.
Если разобраться, какое Милдред дело до того, что думают о ней местные? Раздевают взглядами? Пускай. Главное, чтобы только взглядами.
– …Какую-то часть себя, – правда говорить, глядя в эти глаза, как-то сложно. И хочется быть слабой. Хочется обнять и разрыдаться. Пожаловаться на нелепую свою жизнь, карьеру, которая вроде бы и удалась, но в то же время почти сожрала саму Милдред.
На город.
На шерифа, чей взгляд не отпускал ни на мгновение. На мага, успевшего шепнуть, что знает пару приличных мест в Тампеске и отель, где не станут задавать вопросы, и отказ воспринял болезненно.
Мужчины в принципе болезненно относятся к отказам.
– А этот почти стерилен. Такое чувство, что им просто пользуются.
Как сама Милдред пользуется съемной квартирой. Пользовалась. Она все-таки перевезла вещи в тетушкин дом. И кузине позвонила, успокоив, что присмотрит за домом. Соврала даже, что, скорее всего, в Тампеске останется, предоставив охоту мужчинам. Охота ведь занятие не женское.
Наверное.
– И это неправильно, – она все-таки убрала руку и с чувством неловкости справилась быстро. Хотелось бы думать, что Лука вовсе не заметил.
Но Милдред не обманывалась.
В Бюро его считали откровенно тупым. Уродом, который непонятно по какой причине глянулся всесильному мистеру Боумену и волей начальственной был вознесен.
– Такое чувство, что она так и не приняла это… – Милдред умела смотреть искоса. И подмечать, как меняется выражение лица собеседника. Даже когда человеку кажется, что он это выражение всецело контролирует.
Лука слушал.
И был внимателен. Без притворства. Он вовсе не умел притворяться. Наверное. Или, наоборот, умел это делать так хорошо, что Милдред не чувствовала фальши? Вряд ли. Она и театр не любила именно из-за этого привкуса лжи, который сопровождал игру даже очень талантливых актеров.
– И не чувствовала себя здесь в безопасности. Может, потому, что дом был… слишком открыт?
Кивок.
Он и вправду нехорош. И костюмы эти носит специально. Они будто подчеркивают несуразность огромной его фигуры. Нелепость вида. Массивная голова, приплюснутая сверху. Слишком тяжелая, выдающаяся вперед челюсть. Сломанный нос. Сломанное ухо. Низкие надбровные дуги. И привычка ходить, слегка покачивая руками.
А еще чутье. Он просто повернулся. Осмотрелся. И спросил:
– Где подвал?
И шериф, стоявший в тени (а ведь с Чучельника сталось бы включиться в игру, предложить помощь в собственной поимке), с готовностью эту тень покинул.
Он прикладом сдвинул цветастый половичок, обнажив люк.
А Лука открыл и, заглянув внутрь, велел:
– Сиди тут. Пока.
Он спустился, оставив Милдред наедине с шерифом, который вроде бы смотрел в сторону, но все равно Милдред ощущала на себе его взгляд. Интерес.
– Я вас знаю, – сказал он, поглаживая ствол винтовки. И коснулся пальцами виска. – Память… отец мой еще когда-то говаривал, что памятью меня Господь наградил отменной. Особенно на лица. Вы изменились, да… значит, теперь в Бюро?
– В Бюро.
– Трасса, помните? – шериф не улыбался и глядел внимательно, выискивая на лице Милдред ему одному что-то известное. – Машина. И ваш приятель, которому не повезло.
– Вы…
…Машина.
Серая машина, покрытая плотной коростой пыли. Темные сапоги.
Милдред сглотнула. Сапоги те же. Или… нет, ни одни сапоги не протянут пятнадцать лет. Поэтому другие. Просто похожие. Очень похожие.
…Он ступал медленно. И на песке оставались следы. Милдред тогда лежала и думала, что надо бы закричать, надо бы пошевелиться, позвать на помощь, сказать, что она жива. Но рот спекся, а губы слиплись, их склеила сукровица, как казалось, навсегда.
– Это вы меня нашли, – ей удалось произнести это спокойно.
– Я тогда был моложе.
– А я мало походила на живого человека, – и улыбнуться получилось, показывая, что Милдред в достаточной мере оправилась, чтобы шутить над прошлым. – Обожженная. И в крови. И стервятники… я помню, там были стервятники.
– Были, – а вот шериф улыбаться не стал. – На ваше счастье, они трусоваты.
– …Эй, мисс, вы живы?
К коже прикоснулись, и Милдред все-таки застонала, уже от боли. Потом боли было много. Она слишком долго пролежала на солнце, и кожа сползала пластами, а та, что под ней, вновь вскипала, порождая волдыри, и опять сползала.
– На мое счастье. Я вам жизнью обязана. Выходит. Я… извините, мне тогда еще следовало поблагодарить вас.
– Ваша тетушка поблагодарила, – отмахнулся он. – Как она?
– Плохо.
Ему Милдред не стала лгать. И отнюдь не из благодарности. Он почувствует ложь.
– Мне жаль.
Она чуть наклонила голову, принимая то ли соболезнование, то ли дань вежливости.
– Думаете, вернулся тот ублюдок?
– Возможно.
– То есть не верите?
– Не знаю, – Милдред прислушалась, но в подвале было тихо.
И на долю мгновения вдруг показалось, что Лука исчез. И маг.
И она осталась наедине с шерифом, который тоже знает, что вокруг никого. Что можно кричать, звать на помощь, но никто не придет, не…
Это чужой страх. Эхо, которое вдруг накрыло Милдред, едва не раздавив. И будь она полноценным эмпатом, она бы ощутила все оттенки его.
– Извините, – она отвернулась, заставив себя отрешиться от нехорошего чувства опасности. Своего? Чужого? Страх вот был, он стремительно таял, очищая дом, и Милдред пыталась зацепить его.
Кого она боялась, та девушка? И она ли?
Но девушка, да. Страх был определенно женским. И перед мужчиной. Именно поэтому Милдред и зацепило. Совпали обстоятельства. Она тоже женщина. И рядом мужчина, который
