вспыхнуть и навеки успокоиться.
Но потом все разом схлынуло, пришли пустота и одиночество.
Обряд завершился.
Бывшая ведьма пришла в себя через три дня в одной из маленьких келий храма, лежа на деревянной узенькой кровати в белоснежном рубище и четко осознавая, что теперь ее жизнь изменена навеки.
Рядом на соседней кровати спал Толя — бледный, осунувшийся, с черными страшными кругами под глазами и жесткой щетиной на впалых щеках. Но самое главное, что живой. И у них теперь была одна жизнь на двоих.
Мама всегда говорила, что, несмотря ни на что, прошла бы через этот обряд снова, потому что результат того стоил — это их счастливая, пусть и неправильная по канонам всего остального мира семья и та любовь, что они подарили друг другу и нам, своим детям.
…Не знаю, что ждало меня дальше. Но теперь я как никогда понимала их и то решение, что они приняли двадцать четыре года назад. Ради любви, действительно, стоит умереть.
— Тань, — вырвал меня из воспоминаний голос Лизы, — ты еще не передумала?
— Ты это о чем?
Достала из холодильника багет, большой ломоть ветчины и кусок сыра, немного подумав, вытащила следом помидоры и зелень — будет у меня большой и красивый бутерброд.
Я даже не подозревала, как сильно хочу есть, желудок нещадно сводило от голода. Собственно, чего я ожидала, учитывая, сколько калорий сожгла сегодня… и вчера.
Черт, да у меня же от одного только запаха слюнки потекли!
— Ты действительно поговоришь с Саидом?
Никогда еще простой, наскоро сделанный завтрак не казался мне таким невероятно вкусным. Я с трудом сдержалась, чтобы не запихнуть бутерброд целиком в рот.
Разговаривать в данный момент не могла, поэтому ограничилась легким кивком.
— А если он не согласится?
Вот что ей неймется? Насладиться шедевром спокойно не дает.
— Лиз, а почему ты его кандидатуру не хочешь рассмотреть чисто гипотетически? Нет, я свое слово сдержу. Если он тебе до такой степени неприятен, то без проблем — инициировать он тебя точно не будет… Но вот скажи мне честно, он тебе действительно так противен?
— Он просто невыносим! — моментально вспыхнула сестра. Голубые глаза ярко-ярко сияли на ее бледном личике.
Интересно, есть какая-то разница между «невыносим» и «противен»? Но высказывать это у меня не было времени и желания, поэтому отделалась стандартной фразой:
— Саид — хищник, а ты — его жертва.
— Я не хочу быть жертвой!
Хм… кажется, я своими словами сделала только хуже. Юношеский максимализм во всем своем великолепии! Неужели и я была такой же когда-то?
Вот и как теперь все исправить и объяснить ей, что в каком-то смысле каждый мужчина (и не важно, кто он — оборотень, колдун или просто самый обычный человек) является хищником и охотником, а мы, женщины — жертвы. Иной раз приятно, когда тебя находит и загоняет в угол этакий брутальный образец истинного тестостерона. Это так будоражит кровь и делает чувства острее и ярче.
— Ты только не нервничай, — откусив и прожевав очередной кусок, ответила я. — Не хочешь, неволить не буду.
— Но…
— Я сама с ним поговорю.
А в голове билась мысль: «Неизвестно, правда, чем это закончится, но поговорю. Не покусает же он меня, в конце концов. Хотя щит себе надо сделать. Так, на всякий случай».
— А мне он понравился, — вмешался Денис, который до этого молча вертел кружку с остывшим чаем.
— Чем же? — сразу ощетинилась Лизка. Была бы дикобразом — иголки бы выпустила. — Ты его всего два раза видел. Или тебе так понравился его лимузин?
— Лимузин не его, — подала я голос. Мелочь сразу повернулась ко мне, умерив свой воинственный пыл. Ну вот и ладушки. — Он взял его напрокат… А что вы так на меня смотрите? Зачем ему собственный лимузин в Москве? Гораздо практичнее нанять, что Саид и сделал.
Денис кивнул и ответил на вопрос Лизы:
— Саид производит впечатление сильного колдуна, который точно сможет защитить то, что ему принадлежит.
— Вот именно! А я не хочу расставаться со своей свободой. Я — ведьма, а не вещь.
— Будь на его месте Соколов, ты бы по-другому запела, — вспыхнул братишка.
А Лизка еще гуще покраснела (уши вон совсем малиновыми стали) и опустила глаза, ища трещины на столешнице, даже пальцем что-то поковыряла от переизбытка чувств.
Боялась встретиться со мной взглядом? Думала, я устрою истерику и велю выбросить из головы все мысли о белобрысом фениксе?
В ответ я просто пожала плечами.
Дима был прав. Пора отпустить ее на волю и позволить сестренке самой принимать решения. Пусть набивает ссадины и получает синяки. Падает и поднимается. Это ее жизнь, а я могу лишь помочь обработать раны, если они появятся (хотелось бы, конечно, чтобы у нее все было хорошо).
— С ним тоже мне разговаривать?
— С кем? — резко подняла голову сестра, а в глазах теплилась робкая надежда.
Такая отчаянная, такая искренняя, что я не знала, что ей сказать. Но понимала совершенно четко — влюбилась. Теперь я в этом точно была уверена, Лизка влюбилась в феникса.
— С Димой, — прочистив горло, ответила ей.
— Я… я не знаю…
Я почти физически почувствовала ее страх… липкий, скользкий. Он шел из самого девичьего сердца — она так боялась услышать отказ.
— Я поговорю.
Когда наберусь смелости и решусь на этот разговор. Я не меньшая трусиха, чем она. Что поделаешь — сестры.
— Тань, — подал голос Денис, — скажи, а ты знаешь Веронику Дорофееву?
— В первый раз слышу, — совершенно искренне ответила я.
— Да? А вот она тебе уже второй день названивает, — фыркнула Лиза.
— Кто названивает? — Третий бутерброд исчез так же быстро и стремительно, как и его предшественники. Может, еще сделать или все-таки разогреть суп и поесть нормально, поскольку первый голод более-менее утолен?
— Вероника… Ника… Ты с ней встречалась у Соколова, — терпеливо объяснил мне Дэн.
— Ника… Ника… Ника… А-а-а, это последняя лю… — быстрый взгляд в сторону сестры, и я быстро исправилась: — Его последняя девушка. А чего она от меня хочет?
— Ей нужна твоя помощь.
И Денис посмотрел на меня серьезными глазами, не по-детски мудрыми и взрослыми.
Ну вот и как я должна ему объяснить, что это совершенно не наше дело? Что мне абсолютно не хочется вникать в проблемы каких-то там блондинистых девушек? Как бы несчастны они ни были и как бы громко ни стенали, взывая о помощи. Инициатива в нашем случае наказуема.
Но братишка продолжал молча меня изучать, а я все отчетливее осознавала, что не могу так жестоко опустить его на грешную
