Софья слушала истерические вопли Джумы и все продолжала удивляться сама себе. Обстановка в комнате в буквальном смысле накалилась, стало невыносимо жарко, ручеек пота побежал по спине. Но Софье не было ни страшно, ни больно, ни обидно, она даже неловкости не испытывала, чужая злость проходила мимо нее и сквозь нее. Она видела и ощущала ее, но не принимала на себя.
Ей больше не нужна скорлупа. И Джума ей тоже не нужна, но ее все равно жаль.
– А я тебе тогда поверила, – грустно сказала Софья и вздохнула. – Я тебе сочувствую.
– Да пошла ты, – в глазах Джумы заблестели слезы. – Засунь себе свои сочувствия… сама знаешь куда.
Софья только сейчас подумала, что Эмиль, с его поразительной способностью внимать собеседнику на все двести процентов, с его спокойной уверенностью, с умением быть то властным и далеким, то простым и свойским, наверняка объект воздыханий для многих женщин. И в то же время, уж если кто-то мог бы вправить Джуме мозги, то именно он.
– Джума… ты когда-нибудь говорила ему о своих чувствах?
Джума в ответ только усмехнулась:
– Поговори с ним. Просто поговори. Он не будет смеяться, не будет тебя унижать. Тебе станет легче. Поверь мне, – как можно мягче сказала Софья.
– Она еще будет мне советы давать! Пошла вон из моей визитки! Сейчас же! – Джума сорвалась на визг и взмахнула руками.
Жаркая комната растворилась, Софья снова увидела перед собой стену со стеллажами. Первым делом, не дождавшись, пока перестанет кружиться голова, она достала открытку Джумы для отца и порвала ее в мелкие клочки. Что бы там ни было, в ней не могло быть ничего хорошего. Странно, что Магрин не узнал об этой открытке, ему ведь известно все, что происходит в Меркабуре.
Софья никак не могла успокоиться, ходила взад-вперед по комнате, смотрела в зеркало и не узнавала себя. Лицо чужое – от яркого румянца даже веснушки побледнели. Никогда еще не было с ней такого, чтобы на нее орали, обвиняли, чтобы вообще просто рядом кто-то разговаривал на повышенных тонах, а она себя чувствовала спокойно и непринужденно и не искала, чем бы отгородиться. Интересно, теперь всегда так будет? Так здорово это было, будто она заново научилась ходить. И взгляд стал совершенно другим, не так, как если бы она сняла очки, а словно она смотрела теперь из какой-то другой, новой точки. Если человек рядом вне себя от крика – значит, ему плохо, значит, ему можно только посочувствовать. Почему эта простая мысль никогда раньше не приходила ей в голову?
Внутри Софьи словно поселилось цветное стеклышко-фильтр, способное пропускать мимо чужое и лишнее и впускать внутрь только то, что она выберет сама. Не щит и не скорлупа, что прежде отделяли ее от мира, а именно фильтр – нужное пропускает глубоко внутрь, а ненужное – сквозь себя и дальше, в пространство. И одновременно росла откуда-то уверенность, что теперь ее родную ноту – ту, что звучит в резонанс с целым миром, – не отнимут у нее ни офис, ни отец, ни десять Аркадиев Петровичей вместе с сотней самых лучших психиатрических клиник.
Чуть больше месяца назад, когда она делала свою первую настоящую открытку, Софья ясно ощущала за своей спиной поддержку неведомой силы и принимала ее, как подарок, в свои ладони. А теперь эта сила пряталась глубоко внутри нее. И разделить их было так же трудно, как душу и тело.
Надо поговорить с отцом! Ведь он же старый, больной человек и очень уставший к тому же. Как же она раньше не замечала? Сейчас, наверное, держится за сердце, переживает. Софья представила, как возвращается домой, хочет обнять отца, а он стучит кулаком под столу, подбородок у него трясется, он брызжет слюной и кричит:
– За что мне это? Не дочь, а просто наказание какое-то!
Сердце сжалось то ли от боли, то ли от тоски, то ли от прежнего желания спрятаться, которое вдруг нахлынуло и тут же отступило. Не слишком ли она в себе уверена? Ведь опять стушуется, и снова подступит комок к горлу, и на глаза навернутся слезы, и она не сможет поговорить с ним по-человечески. Надо сначала как-то потренироваться жить с новым ощущением, пусть оно окрепнет, пусть она его почувствует в полную силу. Звучит-то как по-идиотски! «Потренироваться жить». Только у нее такое может быть. Все остальные люди сразу живут по-человечески. В конце концов, она решила пойти завтра на работу и «потренироваться» на Ванде, а заодно и расставить все точки над «и». А с отцом поговорить придется в любом случае в самое ближайшее время, Софье позарез необходимо вернуть ножницы с бронзовыми ручками.
Усилием воли Софья снова переключилась на открытку с дверью. Остались три визитки: Магрин, Семен и тетя Шура. Эмиль… сможет ли она уговорить его помочь? Может быть, и сможет, но не хочет. Не тот он человек, которого ей хотелось бы о чем-то просить.
Софья выбрала визитку тети Шуры. Только она подумала о том, что в доме нет ни крошки хлеба, как раздался звонок в дверь. Ну да, визитка Джумы так ее шокировала, что она совсем забыла о заказанной пицце. Софья расплатилась, быстро сжевала маленький кусочек, не разобрав вкуса, раскрошила краешек лепешки и втерла в карточку с красно-белой скатертью несколько крошек.
* * *
Никогда еще Софья не шла в офис с такими чувствами – как школьница первый раз в первый класс. Ее снедало отчаянное любопытство. Так ребенку интересно, почему солнце встает каждый день и откуда берется снег. Чистое любопытство, и ничего, кроме любопытства! Ни страхов, ни тревог, ни плотной пелены вокруг, не холодеют кончики пальцев, не подкатывает к горлу тошнота, и вовсе не хочется спрятаться в темный уголок или провалиться сквозь землю. Яркая, родная нота играет внутри, поет, и никакому офисному оркестру не задушить ее даже самым громким маршем!
Но стоило Софье подняться на восемь ступеней и спуститься на одиннадцать, как ее уверенность несколько заколебалась, а как только она открыла дверь в отдел, так и вовсе испарилась. Может быть, в ней и звучала родная нота, но только вокруг ничего не изменилось. Ванда по-прежнему точила ногти и буравила Софью острым взглядом, Фанис вложил в какую-то техническую книгу туристический каталог и любовался им исподтишка, Валя тихо отчитывала Олю, невозмутимо грызущую палец, а из журнала на Лилечкином столе торчала фотография какого-то артиста – не иначе как влюбленная «тумбочка» пытается сменить объект обожания.
Софья глубоко вздохнула и громко поздоровалась. Как и в тот ее первый день, на нее сразу уставились несколько пар глаз, но любопытство в них читалось совсем иного рода: что еще выкинет эта диковинная зверушка? Только Валя, добрая душа, спросила:
– Как вы себя чувствуете? Поправились уже?
– Да, сейчас уже все в порядке, – ответила Софья.
Она уселась на свое рабочее место и улыбнулась сама себе. Офис все такой же, и комната унылая, и машины-насекомые стрекочут по-прежнему, и стол – та же старая развалюха, а ей так хорошо, что петь хочется. Софья потихоньку просматривала рабочие документы и выжидала подходящий момент для разговора с Вандой. Не потому, что оттягивала время, а просто хотела улучить минутку наедине.
За крошечным окошком под самым потолком уже виднелась полоска снега. Скоро зима, слякоть под ногами и промозглая сырость превратятся в солнечные и яркие морозные дни, в парках появятся ледовые городки и горки, в автобусах будут встречаться бодрые лыжники в спортивных штанах и смешных шапочках на затылке, а потом улицы украсят новогодние гирлянды и елки. Совсем недолго ждать осталось. Из всех праздников Новый год Софья любила больше всего – самый искренний день поздравлений, самые теплые подарки, самая нарядная и веселая упаковка. Вернуться бы к новогодним распродажам в отдел упаковки! У нее сразу же возникла куча идей, как можно устроить всю работу так, чтобы народ не стоял в очереди. Это что, опыт руководящей работы сказывается? Она тихонько рассмеялась себе под нос и оглядела сотрудников. Ну почему же они все такие скучные, такие безрадостные, бледные? И каждый сосредоточен только на том, чтобы внести свое звучание в нестройный хор офисного оркестра, они ничего не видят у себя перед носом, кроме партитуры.
От размышлений Софью отвлек Тимофей, который, как обычно, ворвался в отдел, уже с утра взмыленный, как бешеный пес. «Сейчас зарычит», – подумала она и решила его опередить:
– Дайте угадаю, мы опять срываем план выпуска? Я и сама ломаю голову, как теперь выкручиваться. У вас-то наверняка есть какая-нибудь ценная идея, как нам оптимизировать процесс. Так подскажите.
Пчелкин слегка опешил от неожиданности, но тут же пришел в себя и выдал длинный монолог, в котором, как была с самого начала уверена Софья, рационального звена практически не было, уж слишком идеальную картину он рисовал, – одно слово, проповедник. Она смотрела, как увлеченно Тимофей рассказывает, сразу видно – перед глазами у него рисуются волшебные картинки с идеальным проектным институтом. Софье вспомнились детские книжки-раскладушки, открываешь страницу – а там объемный медведь выпрыгивает или терем-теремок. Только у Тимофея вместо медведя – игрушечный главный инженер проектов с чертежом в руке, а вместо терема – макет большого копировального аппарата, и к реальности они имеют такое же отношение, как бумажный медведь – к настоящему. А что самое удивительное, в этом теремке – идеальном институте, а может быть, в том, как относился к нему Пчелкин, она явственно почувствовала знакомые нотки. Отголосок чистой радости созвучия с целым миром долетел до нее легким эхом. Тимофей показался ей ярким пятном на унылым фоне офисно-преданных лиц. Да, одна только мечта выстроить офисную жизнь по собственным правилам – уже измена Ему – невидимому дирижеру, все равно как без спроса сыграть на симфоническом концерте композицию «Раммштайна». Она улыбнулась Пчелкину, поблагодарила его, и тот впервые вышел из кабинета, не хлопнув дверью и не махнув рукой.
