Что еще? Да, в общем-то, и все. Ничего иного тут не придумаешь. Переместившись на кровать, я принялся думать о другом. О своем несостоявшемся убийце.
Вот, спрашивается, как можно скрыть одаренность? Человек же не может постоянно держать себя под контролем. Ему, человеку, нужно, например, регулярно спать. Ну да, спящий одаренный вроде как ничем себя и не проявляет. Но ведь и маскироваться под обычного человека не может, если я правильно понимаю? А еще наверняка нечто подобное уже когда-то происходило. Как там в Писании сказано? «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас».1 Значит, и такое имело место когда-то. А раз имело место, значит было задокументировано — либо как раскрытое дело, с описанием метода раскрытия, либо как так и оставшееся загадкой, но и в этом случае с подробностями, которые могли бы оказаться нелишними в расследовании Шаболдина. И документы эти хранятся где-то в архивах…
Так, а это уже хоть что-то. Теперь вопрос — к кому обратиться с предложением сдуть пыль с некоторых архивных дел? К отцу? Ох, не думаю… Опять решит, что я хоть и поумнел, но пытаюсь казаться умнее, чем на самом деле, или умнее Шаболдина. К губному приставу? Тут я рискую нарваться на стандартную реакцию профессионала — вежливо выслушать предложения дилетанта, а когда тот уйдет, с издевательской ухмылочкой запихнуть их под сукно, да подальше. Нечего, понимаешь, нам свои дурацкие советы подсовывать, не учи ученого! А вот к отцу Маркелу, пожалуй, подъехать с этакой идеей и можно. Тем более, если я все правильно понимаю, документов таких в церковных архивах найдется намного больше, чем в архивах губных управ…
Что ж, решено. Закину я эту удочку сему достойному священнослужителю. Надо только придумать, как правильно свою идею подать.
[1] Еккл. 1, 10
Глава 6. Цель вижу!
У нас тут прошло обязательное мероприятие — воскресный семейный обед. Уклонение от участия в таком деле не допускалось, да мне и самому совсем не хотелось уклоняться. Где еще я смогу составить личное впечатление о тех родственниках, которых пока что так толком и не видел? Да еще для меня это первая такая возможность после вселения в Алешу Левского и нашего с ним выздоровления.
Собственно, составлять это самое впечатление начал я еще в церкви, куда мы всей семьей отправились с утра по случаю Вербного воскресенья. Ну что я могу сказать? Больше всего меня интересовала мать, к ней в первую очередь и попробовал приглядеться. Вот как хотите, а наблюдая за боярыней Левской, я все больше и больше утверждался в мысли, что она сильно нездорова. Очень сильно. Как такое могло получиться при здешней медицине, с которой я успел познакомиться, не знаю, но… Бледность и худоба Анастасии Федоровны бросались в глаза даже при специфическом освещении в храме, а уж дома-то за столом тем более. Впалые глаза, еле слышный голос, какой-то неопределенный цвет волос, замедленные движения — и куда смотрит доктор Штейнгафт?! А если учесть, что ростом боярыня обиженной не была, почти что равняясь с высоким отцом, то вся ее болезненность смотрелась еще более удручающе.
…Вот не знай я, что моя мать приходится родной сестрой боярину Волкову, никогда бы так не подумал. Ростом Петр Федорович сестре своей чуть уступал, но смотрелся этаким здоровячком, разве что лысеть уже начинал. Бороду он, в отличие от отца, не носил, ограничившись пышными бакенбардами по немецкой моде, удачно оттенявшими холеное лицо, с которого редко когда сходила довольная полуулыбка.
Супруга его, Ксения Николаевна, особого впечатления на фоне мужа не производила. Такая, знаете ли, усредненно-типовая внешность, что по фигуре, что по лицу. Даже странно как-то, что она мать такой эффектной красавицы, как Ирина, хотя сходство в лицах между матерью и дочерью замечалось сразу. Впрочем, одна характерная особенность боярыни Волковой в глаза бросилась — цепкая внимательность, с которой Ксения Николаевна осматривала все и всех, что и кто попадали в поле ее зрения. Неважно, тарелка на столе, человек напротив, слуга, вносящий перемену блюд — на всем этом боярыня Волкова на секунду-полторы задерживала взгляд, и этого, как я был уверен, хватало, чтобы увиденное отложилось в памяти для последующего анализа и разложения по всяческим полочкам в закоулках ее сознания. Интересно, как подписана полочка, на которой там нахожусь я?
А вот боярышня Волкова, она же моя двоюродная сестрица Ирина, прекрасно понимала, что при нездоровой боярыне Левской, не сильно выразительной боярыне Волковой и малолетней боярышне Левской именно она неоспоримо занимает здесь и сейчас почетное место первой красавицы. И вела себя соответственно своему пониманию, не особо, однако, выпячивая ни свою красоту, ни ее осознание. Зачем, если и так все видят?
Обед, разумеется, был постный, но по случаю праздника подавали уху, красную икру, чавычу слабого посола, как и обычные постные блюда — гречневую кашу с орехами, да запеченную с грибами картошку. Хорошо, что организм, доставшийся мне от Алеши Левского, к таким трапезам был привычен, а то бы мне пришлось тяжело. В прошлой жизни я столько не ел, а тут всерьез начал задумываться о безрадостной перспективе обрасти лишним жиром. Хотя отец, например, этим не страдал. Вот бы в него пойти!
Запивали обед опять-таки взваром, но сейчас я пил его без опаски, потому как за кухонными работами следили не только повара, но и скромные подчиненные губного пристава Шаболдина. Да и неведомый отравитель должен был, по идее, сидеть тише воды, ниже травы, боясь себя выдать. Краткая молитва после обеда — и все разошлись кто куда. Я лично отправился получить добрую порцию свежего воздуха, а заодно и переварить впечатления от застольных наблюдений. Походив по саду и успев заметить одного из людей Шаболдина, аккуратно и вроде бы как незаметно приглядывающего за мной, я как-то не отметил появления Ирины.
— Что, братец, погулять захотелось? — как и всегда, Ирина говорила с легкой, почти неуловимой насмешкой.
— Ага, — признался я. — Жирочек растрясти, пока не успел отложиться.
— Все шуточки шутишь, — с укором сказала она. — А вора-то так и не поймали. Не знаешь, как там дела у губных?
— Да мне не говорят, — соврал я, чтобы не показывать ей свою озабоченность. — Твои-то дела как?
— Уезжаем послезавтра. Прошение наше в Кремле приняли, но кто его теперь рассматривать станет? Только после Светлой седмицы.
— Это ты права, — согласился я. И то правда, вся Светлая седмица тут нерабочая. — А с замужеством твоим что?
— Так кто ж о таком в Великий пост говорить будет? — да уж, тут я промахнулся. — Но мы как раз после Пасхи снова приедем. Папенька с маменькой будут мне жениха искать, а Васька твой ходить да облизываться.
Вот язва! Да уж, старшенький прям весь из себя кавалер, так старательно за Иринкой ухаживает… Насмотрелся сегодня за обедом. Вот интересно, у него мозгов совсем нет или как? Что на Лидию губу не по делу раскатал, что с Ириной ничего ему не светит… А парня ведь скоро женят. Намучается жена с ним, ох и намучается! Если, конечно, сама его в ежовые рукавицы не возьмет.
— Слушай, сестрица, — я решил сменить тему, — может, ты знаешь: с чего это матушка делает вид, как будто меня вообще нет на свете?
— А мне-то откуда знать? — что-то быстро она среагировала…
— Ну, мало ли, — пожал плечами я, показывая, что не так уж меня этот вопрос и занимает, — могла отцу твоему по-сестрински сказать… Или с матушкой поговорить о своем, о женском… Может, и ты рядом была тогда…
Кажется, попал. Ирина смерила меня оценивающим взглядом, пожевала губками и, наконец, выдала:
— Хворая она. Сильно хворая. Боится, что преставится неожиданно, вот и ведет себя так, чтобы дети не особо горевали…
— А что с ней, не знаешь ли?
— Так никто ж не знает, — печально ответила Ирина. — Вот и доктор ваш руками разводит…
Порывшись в памяти Алеши, я решил кое-что уточнить.
