Высосать все, что есть в нас человеческого… Сделать из нас следы на грязи…
Таня и Альфия прижали ладошки ко ртам. Захар заморгал и перестал щериться. Степан на мгновение, как мне показалось, растерялся, затем рассердился:
— Хватит болтать чепуху, Анатолий! Ты пугаешь нас, не видишь?
Толик будто не слышал. Дернулся всем телом, лицо исказилось, как от боли. Или ярости.
— Следы на грязи!.. — выкрикнул он. — На грязи!.. Изничтожить! Извести!
Он так сильно рванулся назад, что рухнул вместе со стулом. Я вскочил — остальные тоже. Степан подскочил к лежащему Толику и прижал его к полу, чтобы тот, выгибаясь и взмахивая конечностями, не навредил сам себе. Ребята молча сгрудились вокруг. Я подумал, что они такой приступ видят не впервые.
Толик вскоре успокоился, затих, глаза закатились, дыхание было частым и тяжелым.
— Он что-то видит, — прошептала Таня Альфие, но услышали все. — У него часто так. Видит или слышит. Говорит, к нам идет Матерь…
— Какая еще матерь? — раздраженно спросил Степан, оглянувшись на нее. — Откуда идет?
— Оттуда, — показала Таня рукой. На юг, сообразил я. — Она идет, чтобы позаботиться о нас.
Мне стало нехорошо. Вспомнилось то чувство в машине, когда я отчетливо ощутил приближение какого-то существа…
— Нет там никакой матери, — заявил Степан. — У Толика… проблемы со здоровьем, вот и все. Поэтому мерещится всякое. А вы слушаете и повторяете, как попугаи.
— Слушай, Степан, — осторожно сказал я. — Ты же сам говоришь: сверхъестественные вещи творятся. Три Волны и все такое. Почему тогда отрицаешь, что Толик может правду говорить?
Степан выдохнул то ли с раздражением, то ли с состраданием ко мне, убогому. Ребята переводили взгляды с меня на него и обратно. Степан поднялся и подошел ко мне. Я отодвинулся и потянулся к финке на поясе, но Степан не обратил на это внимания.
— Три Волны, Тим, — это данность. Это свершившийся факт. А бред этого мальчишки — всего лишь бред. Если мы будем любую чепуху принимать за откровение… или сигнал свыше, не знаю… во что мы превратимся? В кого? В дурачков? Мы должны следовать здравому смыслу и фактам. Факты указывают, что Выживших единицы, что мы почти все молоды, и что-то нас всех, черт бы подрал, объединяет! Поэтому мы должны держаться вместе и ждать того дня, когда это все разъяснится. Понимаешь? Скажи, Тим, ты со мной?
“Со мной”, отметил я автоматически. Не “с нами”, а “со мной”. Пастырь хренов!
Хотя, если вдуматься, он прав. Что-то нас, Бродяг, объединяет. А мы все срёмся да срёмся, объединяться не желаем. Готов спорить, если бы эти салаги не были салагами, а взрослыми, послали бы давно этого прилизанного Пастыря куда подальше. Вот вырастут и пошлют, наверное. Если он им окончательно не вывихнет мозги.
— Переночую здесь, — уклончиво ответил я. — Если не против. А завтра решу.
На мгновение Степан набычился, потом улыбнулся, похлопал меня по плечу.
— Вот и славно! Нам нужны сильные парни. А ты вроде крепкий. Оставайся, конечно. Захар покажет тебе комнату.
Он вернулся к обмякшему Толику, а Захар повел меня в двухэтажное здание. Я не забыл прихватить биту.
— Захар, — сказал я, пока мы шли, — тебе нравится Степан?
— Степан Анатольевич у нас в школе преподавал, — охотно сообщил Захар уже и так мне известное. — Интересно рассказывать умеет. Строгий, но хороший. — Пацан подумал и добавил: — Если бы не он, мы бы от голода подохли бы. То есть умерли. Как деревенская скотина.
— А у Толика — часто так?
— Иногда бывает. Степану Анатольевичу ужасно не нравится. А Таня охотиться умеет, — прибавил Захар без перехода и повода. — У нее это круто получается! Силки ставит на птиц, в прошлом месяце фазана завалила пращой, прикиньте?!
— Прикинул.
— Мы тогда ещё в деревне жили. Степан Афанасьевич ругал ее, фазана выкинул, жалко, — понурился Захар. Жалел он не фазана, конечно, а мясо.
— Из фазана супчик неплохой получился бы, — согласился я, хотя сроду не пробовал фазанятину.
Захар воспрял — понравилось, что я его поддерживаю.
— Ага! Меня уже от консервов тошнит. Степан Анатольевич нам много чего запрещает, хотя закона больше нет. Альфия петь любит, так Степан Анатольевич запрещает петь. Типа в нашем мире от песен никакой пользы. Надо добывать себе пищу, а не песни распевать.
— А что еще Толик говорит, когда у него приступ, как сейчас? Что за следы на грязи?
Захар пожал плечами. Мы вошли в двухэтажное здание и двинулись по коридору. Зашли в одну из комнат. Она была уютно обставлена: тяжелые шторы на окнах, две деревянные застеленные кровати, шкаф, письменный стол, древний комп, стеллаж на стене с тонкими буклетами о здоровом питании. Между кроватями стоял выключенный электрический обогреватель в виде батареи отопления. Было холодно, но не катастрофично. Я присел на одну кровать, поставив биту между колен, Захар — на вторую.
— Он много чего говорит. Только непонятно. Будто ругается. И будто не он это, а кто другой через него говорит. Толян у нас особенный, мы его не обижаем.
— Он раньше тоже таким был? До того, как появились Буйные?
Захар махнул рукой:
— Он всегда был с приветом, только болтать всякое начал после Буйных. Виктор Геннадьевич сказал, что у Толяна Первая Волна открыла дар какой-то. А Степан Анатольевич ругался на него. Что никакого дара нет, просто у Толяна крыша поехала.
За дверью кто-то прошел. Я выглянул: Степан нес на руках Толика. Он повернул в конце коридора налево и, судя по звуку шагов, начал подниматься по лестнице.
— Не понял, — сказал я, вернувшись на кровать. — Ваш завуч с вами был после Первой Волны? Его разве не Буйный убил?
— Ну да. Только не когда буча поднялась, а позже. Мы вместе выживали. Степан Анатольевич и Виктор Геннадьевич постоянно ругались. А потом Буйный Виктора Геннадьевича убил.
— Ты видел? — помолчав, спросил я.
— Не. Степан Анатольевич видел. Сам похоронил его в лесу возле деревни.
Я выпрямился. Так-так!
— Буйный куда потом делся?
— Убежал и спрятался — не найдешь.
— А о чем ваши преподы ругались?
— О том, что дальше делать. Виктор Геннадьевич хотел на контакт идти, а Степан Анатольевич — ждать Великого Дня.
— Какой контакт?
— Не знаю.
Я еще поболтал со словоохотливым пацаном и понял, что больше ничего нового не узнаю. Захар показал, как врубить электрический обогреватель, и ушел, а я повалился на койку. Приятно было вытянуться после двух суток сидения или лежания в машине. Может, действительно остаться? Степан с придурью, но здесь какое-никакое общество, поболтать можно. Не тянуло меня снова ехать куда глаза глядят
