Он протянул детективу увесистый пакет серебряных шекелей.
— Здесь ровно восемьсот шекелей, — сказал Пилесер Шульги. — Кроме того, скажите господину Нарам-Суэну, что дом Шульги считает себя его должником и надеется, что он забудет о недоразумении, имевшем место между нами.
Ницан спрятал пакет.
— И еще, — сказал Шульги-младший, — если вам удастся установить, кто был этим шутником, надеюсь, вы непременно сообщите мне об этом.
— Непременно, — сказал Ницан. — Хотя я и не уверен, что мне это удастся.
— Куда вас отвезти? — спросил Пилесер Шульги. — Не волнуйтесь, автомобиль мне не понадобится в течение ближайшего часа. Назовите водителю адрес, — он вышел, попрощавшись с детективом за руку.
Ницану доставили большое удовольствие изумленно вытянувшиеся физиономии соседей, когда он вышел из роскошного золотистого «рахаба-212», небрежно хлопнув сверкающей дверцей. Правда, он полагал, что материальное вознаграждение от Пилесера Шульги было бы вполне уместным. В конце концов, не только доброе имя Нарам-Суэна могло пострадать в случае продолжения конфликта.
* * *
Следующее утро Ницан Бар-Аба встретил в состоянии безделья. Поскольку больше всего он любил именно такое состояние, можно было бы сказать «счастливого безделья». Если бы не одно омрачавшее обстоятельство, виновником которого стал он сам. Строго говоря, никто не требовал от него разыскать шутника, едва не вызвавшего серьезный конфликт между «Домом Шульги» и похоронным бюро Нарам-Суэна. Сам навязался. Нарам-Суэн нанял его для того, чтобы добиться от Пилесера Шульги оплаты заказа. Что и было сделано. Достаточно быстро — Нарам-Суэн даже удивился, когда через день после визита в контору Ницана детектив завалился к нему в похоронное бюро и молча положил на стол пакет с восьмьюстами «камешками».
Когда первое, вполне понятное изумление прошло, Нарам-Суэн потребовал подробностей. Он жаждал услышать, как Ницан «разделался с этими самодовольными жуликами» и был страшно разочарован, узнав истину. Правда, разочарование уступило место приятному чувству от устных извинений Пилесера Шульги, переданных Ницаном.
Нарам-Суэн махнул рукой и великодушно заметил:
— С кем не бывает, — после чего честно отсчитал сыщику обещанный гонорар. Ницан с некоторым недоумением смотрел на две пригоршни серебряных кругляшков, каждая достоинством в пять новых шекелей. Ему давненько не приходилось держать в руках столь солидную сумму. Неожиданно встал вопрос, куда их девать. Последний кошелек вместе с содержимым Ницан потерял около полугода назад, а в карманах Умник от скуки прогрыз огромные дыры. Так Ницан и стоял, переводя взгляд с одной руки на другую.
Нарам-Суэн по-своему расценил его нерешительность.
— Можете пересчитать, — сухо заметил он и обиженно поджал губы.
— Э-э… Нет-нет, — Ницан смутился. — У меня и в мыслях не было… — он спешно рассовал деньги по дырявым карманам. И чтобы не оставлять неприятного осадка, спешно сказал: — Не хотите ли выяснить, кто именно так неумно пошутил? Вы ведь настаивали именно на этом.
— Нет, — ответил Нарам-Суэн. — Это меня уже не интересует. В конце концов, не все ли равно?
«А вот меня интересует», — мысленно произнес Ницан, вслух же попрощался и отправился восвояси, бросив рассеянно-любопытствующий взгляд на роскошный саркофаг, возвышавшийся в центре офиса Нарам-Суэна.
Вернувшись домой в состоянии скорее растерянном, нежели довольном, наш герой сунул ноги в столь поразившие гробовщика шитые золотом тапочки, устроился в кресле и принялся строить планы на будущее. Скорее не планы, а наброски.
Разумеется, и устная благодарность Пилесера Шульги, и деньги Нарам-Суэна пришлись кстати. Первое создавало детективу определенную репутацию во влиятельных кругах, что же до второго, то полученные от Нарам-Суэна деньги позволяли вести безбедное существование как минимум три месяца — при том, что Ницан, наконец-то, сумеет расплатиться с домовладельцем и оплатить счет в ближайшей бакалейной лавке.
— Не забыть завтра же сделать и то, и другое… — пробормотал он. — Ох-хо-хо… — детектив высыпал на стол монеты, отделил пятьдесят штук. Ровно столько следовало заплатить бакалейщику и домовладельцу. Оставалось еще пятьдесят. Ницан подумал, что запросто мог бы махнуть на один из курортов Тростникового моря или Горного Аккада.
Но вот сидела у него в мозгу занозой мысль относительно заговоренного перстня.
— У меня отвратительный характер, — пожаловался он Умнику, сидевшему на письменном столе и умильно глядевшему на сумрачного хозяина (впрочем, кто кому мог считаться хозяином — это еще вопрос). — Я не могу ставить точку там, где возможна лишь запятая. Понимаешь?
Рапаит понял, но по-своему. В его передних лапках появился весело разрисованный поднос, на котором стояла рюмка с прозрачной жидкостью.
— Только это и умеешь… — проворчал Ницан, но рюмку взял и опорожнил одним глотком. Впечатление было такое, будто чей-то острый коготь процарапал пищевод, а в желудке что-то взорвалось. На глаза навернулись слезы, горло свело мгновенной судорогой.
Умник расстарался вовсю. В рюмке была пальмовая водка, самый отвратительный и крепкий напиток, какой только могло вообразить потусторонне существо.
Неприятные ощущения прошли быстро. Отдышавшись, детектив почувствовал себя несколько лучше. В желудке разливалось приятное тепло, обожженное горло почти не саднило. Он молча погрозил Умнику пальцем.
— Меню у тебя… — произнес Ницан все еще чуть сдавленным голосом. — Уф-ф… Так что? Что все-таки выбираем? Расследование дела дальше по собственной инициативе? Или плюнем и махнем на курорт? Учти, клиент считает дело закрытым и оплачивать дальнейший ход следствия не собирается. Правда, с другой стороны, он оплатил все, включая и розыск виновника. Так что мы, можно сказать, получили деньги за то, что еще не сделали. Как ты думаешь?
Рапаит ничего посоветовать не мог. Он таращил на Ницана хитренькие глазки-бусенки и периодически взмахивал пустым подносом. Хвост ритмично постукивал по столу.
— А-а… — детектив махнул рукой и потянулся к тяжелым серебряным кругляшкам. Взяв одну монету, Ницан пару раз подбросил ее на ладони.
— Смотри, Умник, — объявил он. — Договоримся так: если решка — выброшу из головы все эти трансформации-превращения, отошлю завтра чертов перстень господину Пилесеру Шульги и махну на Тростниковое море. Загорать, ухаживать за красотками, короче — прожигать жизнь. Если орел, — он развел руками, — ничего не поделаешь, приступаю к расследованию. Идет?
