грязи возились свиньи, тощие, как бродячие псы, и дети, грязные, как свиньи. Мужчин не было видно вовсе, а сгорбленные работой женщины в лохмотьях провожали нас мрачными, ненавидящими взглядами.
— Чего они на нас так пялятся? Будто мы им что сделали плохого? Да мы их знать не знаем! — бормотала Катишка.
Я же лишь задернула шторку и под страдальческие вздохи горничной принялась молча терпеть.
— А почему мы здесь не останавливаемся, сьёретта графиня? — простонала Катишка, когда наша карета, тяжело переваливаясь с боку на бок, выехала к постоялому двору… и проехала мимо. Двор был довольно роскошный — если слово роскошь вообще можно применить к постоялому двору. Сквозь гостеприимно распахнутые ворота виднелся ряд карет и снующие слуги, а в окнах горел свет. Я долго глядела в заднее окошко, пока наша карета не свернула за угол. Крайняя из выставленных за воротами карет была соблазнительной, как ягодное пирожное на Мясной Неделе. Именно о такой я всегда и мечтала!
Видение прекрасной, удобной, на высоких колесах, которым не страшна никакая грязь, и двойных рессорах, с подвесными фонарями кареты, увы, пропало за углом, сменившись обшарпанными городскими улочками.
— Мы там не останавливаемся, потому что графини Редон небогаты.
Катишка, которая успела увериться, что ответа не получит, поглядела на меня непонимающе, а потом искренне возмутилась:
— Вовсе у нас не бедное графство, не в обиду вам будь сказано, сьёретта! Я-то раньше тоже думала, мы скромно живем, а в других местах дороги золотом мостят. Только вот выходит, что у нас их хоть как-то мостят, а вокруг-то и вовсе нет!
— Я и не говорю, что Редон — бедное графство, я говорю, что мы с тетушкой небогаты. — терпеливо пояснила я. — Не бедны, а именно небогаты. Даже по меркам Редона, а мы едем в столицу, где наше и без того небольшое состояние превратится вовсе в ничто. На том постоялом дворе остановились сьёретты побогаче.
И еще дурочки, которые изо всех сил делают вид, что богаты.
— Завтра утром они выедут, к вечеру доберутся до столицы… Уставшими, запыленными, растрепанными и пахнущими дорожным пóтом…
Катишка пренебрежительно скривилась, представив себе благородных сьёретт, выглядящих совсем не благородно.
— И снимут комнаты в столичных постоялых дворах, чтобы утром прибыть во дворец в свежих платьях, отдохнувшие, чистенькие и нарядные. — обронила я и полюбовалась, как у моей горничной вытянулось лицо. И закончила. — Эта ночь будет им стоить целое состояние.
Ну не дураки же столичные трактирщики, чтоб не взвинтить цены, если уж представился случай. Съезжающимися в столицу провинциальными красавицами будет занято всё — трактиры, комнаты в наем и пансионы, а по ночным улицам станут метаться горничные и охранники в поисках жилья для тех, кому комнат не досталось. И эта одна-единственная ночь пробьет брешь в денежном содержании даже состоятельных сьёретт, а уж тех, кто лишь пытаются казаться таковыми, попросту уничтожит.
— А мы как же? — подождав, не добавлю ли я еще чего, спросила Катишка.
— Проедем еще два часа. — я невольно поерзала, осознавая, что эти два часа превратятся в форменную пытку. — И заночуем в городке неподалеку от столицы. Утром ты приведешь меня в порядок, мы выедем рано, очень рано, зато к середине дня окажемся в столице и сможем отправляться прямиком во дворец.
— Но… всё равно же придется несколько часов ехать! — покачала головой Катишка.
— А это уже от тебя зависит — одеть меня так, чтоб после часов в карете я пристойно выглядела.
Катишка задумалась, явно прикидывая как ей этого добиться — в глазах ее отражались комбинации из платьев, туфелек, шляпок и дорожного плаща. Наконец, что-то для себя… а скорее — для меня… решив, она кивнула… и снова задумалась:
— Это ведь нам весь отбор придется эдак крутиться?
— Придется. — со вздохом согласилась я.
— Ничего, ваша милость! Выкрутимся! — на лице Катишки отразилась решимость идущего в атаку солдата. Она поерзала, пытаясь умоститься на жестком сидении, и приготовилась терпеть.
Глава 6. Вовкуны — разбойники
Сумерки густели, как варенье на огне, превращаясь в непроницаемую ночную мглу. Смущенно поджимаясь и хихикая, Катишка вытащила из-под сиденья «вовкунью лампу» из тех, что висят в любом крестьянском доме.
— Оно, конечно, благородной сьёретте и не положено, да только кто тут увидит? — моя горничная звучно шмякнула ладошкой по стеклу. Содержимое лампы начало разгораться, а я торопливо отвела глаза, разглядывая побежавший по стенам кареты хоровод теней. Окна кареты казались угольно-черными заплатками. Я отогнула шторку, всматриваясь в тянущийся вдоль дороги плотный строй деревьев. Во мраке леса время от времени угрожающе поблескивали парные огоньки, а иногда мелькали светлые, будто призрачные, силуэты.
Над ухом у меня сосредоточенно засопели:
— Ваша милость, а… что там такое светится? — подрагивающим голосом спросила Катишка.
— А то самое, что в лампе. — сквозь зубы процедила я. — Только пока бегает.
— Экие неприличности вы говорите, сьёретта. — Катрин с опаской покосилась на лампу, потом за окно. — Неужто… вовкуны?
«А может, и ледяные шакалы.» — подумала я. Эти твари только сильную жару не выносят, а осенью, особенно после дождей, вполне могут проснуться. Голодными.
— Местные сьеры, что ли, не охотятся, ежели вовкуны прям вдоль дороги шастают, непотребствами своими светят даже и без лампы? — возмутилась Катишка.
Я не ответила — для меня, и наверняка для Хэмиша здешние безобразия тоже стали сюрпризом. План добраться до ночлега в темноте не предполагал, что компанию нам составят все хищники здешних лесов. Да что ж столичные, и впрямь зимой не охотятся, раз твари так расплодились?
— Может, туточки и разбойники проезжих на дорогах останавливают? — продолжала возмущаться Катишка.
— Тихо! — шикнула я. То ли из-за слов Катиш, то ли и вправду, мне вдруг послышался настигающий карету слаженный топот — слишком многочисленный, чтобы принадлежать нашему невеликому эскорту из двух стражников.
Я вслушалась, ту же поняв, что безнадежно: стучали колеса, скрипели рессоры, погромыхивали привязанные на задах кареты сундуки. Если и был топот, наверняка кто-то из нашего сопровождения отстал, а теперь нагоняет. А мне в жутковатой тьме чудилось, что за нами несется многочисленная погоня.
— Показалось. — окончательно уверилась я и успокаивающе кивнула Катишке.
Позади кареты глухо хлопнул выстрел и донесся отдаленный крик.
Кучер истошно заорал, судорожно защелкал хлыст, взревели скакуны… и карета рванула вперед!
Катиш вдавило в стенку, а меня швырнуло на нее сверху. Горничная подо мной сдавленно пискнула. Я отчаянно забарахталась, пытаясь подняться, и кажется, заехала Катишке локтем в грудь — она судорожно открыла рот, пытаясь втянуть воздух. Карета ухнула колесом в колдобину, нас перекатило от стенки к
