— Впервые слышу, — сказал она так, как обычно говорят те, кому все равно — верят им или нет.
— И вы никогда не пытались узнать из-за чего погибли супруги Перк, Лесли Джонс и еще — некий профессор Франкенберг, который сотрудничал с Альмом Перком? Столько смертей — и вам нет до них никакого дела? Ваше «впервые слышу» можно понимать двояко — либо вас и вправду не волнует, что стало с близкими вам людьми, либо… либо вы на чужой стороне! — выпалил я.
— …на чужой стороне, — пробормотала она, глядя куда-то мимо меня, — как, как вы сказали, и Лесли тоже? — спохватилась Лора.
— Простите, я забыл, что вы больше не связаны с Институтом и, следовательно, не обязаны знать, что Лесли Джонс убит. А почему имя Франкенберга вас нисколько не удивило?
— Не важно… Кто убил Лесли? — жестко спросила она.
— Вы не хотите говорить мне о «Гномах», так какой резон мне с вами откровенничать? Один за одним погибают сотрудники института, знавшие о проекте «Гномы». Если вы о проекте ничего не знаете, то вам ничего и не угрожает. В противном случае вам требуется защита.
— От кого? — спросила Лора с любопытством, но не со страхом.
Глупейшее положение. Пока оставался хоть один шанс из ста, что она и ведать не ведает ни про каких гномов-гомоидов, то говорить ей о четвертом, последнем, гомоиде было бы неосторожно.
— Я отвечу вам, но не раньше, чем вы расскажете мне о проекте «Гномы».
— Поверьте, мне нечего рассказывать… Вот если бы я и вправду, как все считают, была любовницей Перка, то тогда бы наверняка знала, а так…— сказала она с усмешкой, — еще чаю хотите?
Это было уже слишком. Я понял, что первый раунд проигран вчистую. Из соседней комнаты донесся приглушенный звук. Лора нарочито громко звякнула чашками.
— Так вам налить?
— Пожалуй… Кроме нас в доме есть еще кто нибудь?
— Вас это не касается! — отрезала она. Впервые она позволила себе резкость. Я сделал движение в сторону двери. Лора встала, преградив мне дорогу.
— Не надо — разбудите ребенка.
— Ребенка? Какого ребенка? — изумился я.
— Альма — сына Перка… И не надо на меня так смотреть, все абсолютно законно. Со дня на день я ожидаю официального разрешения оставить Альма у себя, — ответ более чем исчерпывающий. Бормоча извинения, я опустился на диван. Неловко переменил тему:
— Откуда у вас этот дом?
— Когда-то давно он принадлежал моей семье. Потом родители умерли, к тому времени я уже обзавелась своим жильем, и дом много лет пустовал. Пока не понастроили термитников здесь было людно — целый поселок переселенцев — ведь мои родители родились и выросли на Земле.
— Чем занимались ваши родители?
— Они были биологами. Прилетели на Фаон изучать местную фауну.
— Они рано умерли…
— Да, рано… Они погибли — разбились в горах. Извините, я не хочу об этом говорить.
— Это вы извините, я не должен был спрашивать.
— Вы все время спрашиваете то, что не должны…
— И вы все время мне отказываете, — вздохнул я, — вы родились уже здесь, на Фаоне?
— Да, через два года после того, как родители покинули Землю и переселились сюда.
— Вы решили следовать их путем — изучать внеземную биологию.
— Нет, не совсем так. Скорее благодаря Перку я увлеклась антропогенной структуролистикой, если вы знаете, что это такое…
— Вы хотите сказать, что знали Перка до прихода в Институт Антропоморфологии? Но раньше вы ничего об этом не говорили.
— Меня никто не спрашивал. Перк дружил с моим отцом. Жил он в те времена здесь, неподалеку.
— Они только дружили или и работали над одним и тем же?
— Вы опять за свое… Нет, мой отец занимался планетарной биологией, Перк — антропоморфологией. Надеюсь, разницу вы понимаете…
Я решил не обращать внимание на ее сарказм.
— Мне опять приходится верить вам на слово.
— Ну почему же на слово? Остались видеозаписи, материалы исследований, хотите покажу?
— Давайте, — ответил я машинально.
— Откуда начнем? — спросила она.
— Мне все равно, — пожал я плечами, — хоть с середины.
Лора не вставая включила изображение. Я увидел панораму поселка переселенцев. Снимали летом, с высоты метров пятьсот. Белые полусферические домики ярко выделялись на фоне красно-коричневой песчаной равнины. Зелень проглядывала пятнами, в основном, возле домов, — японские сады на фаонский манер с обычным для нашей природы преобладанием камней. Смена кадра. Теперь снимали внутри дома. Молодые люди — мужчины, женщины — собирались отмечать какое-то торжество.
— Это на моем дне рождения, тот высокий мужчина в светлой куртке — мой отец, — пояснила Лора.
— Такой молодой… — удивился я.
— Конечно, это ведь бог знает когда снималось. Мне в тот день исполнилось три года, мы позвали соседей… Смотрите, вон я прячусь за диваном. В детстве я была очень стеснительной и всегда пряталась, когда приходили гости…
У меня чуть не выпрыгнуло сердце.
— Стойте, — закричал я, — остановите кадр, вот сейчас, рядом с вашим отцом, кто это?
Она посмотрела на меня с недоумением.
— А сами не узнаете… ах, ну да, тридцать лет прошло… Это ведь Альм Перк собственной персоной. Он немного моложе моего отца…
— Увеличьте изображение, — перебил я ее.
Я не мог поверить своим глазам. Человек, которого Лора назвала Альмом Перком, был похож на четвертого гомоида, как я — на собственное отражение. Разгадка оказалась до очевидности простой. Я вскочил с дивана и направился к двери, что вела в соседнюю комнату. Лора была проворней, за два шага до двери она обогнала меня и широко расставив руки преградила мне путь.
— Не надо, прошу вас, не входите, — взмолилась она.
— Не бойтесь, я не причиню ему никакого вреда, — пообещал я ей и, как можно деликатней отстранив ее, прошел в комнату.
Пятилетний мальчик сидел на ковре и учил бикадала триподу играть в настольный бильярд. Ребенок не был похож ни на Перка, ни на гомоидов, вообще, ни на кого, кроме себя. То есть был обычным, нормальным ребенком. Бикадал трипода смотрелся куда экзотичнее. Мальчик обернулся, посмотрел внимательно на меня, сказал «здравствуйте» и снова занялся бикадалом. Тихо ступая, я вышел из комнаты и закрыл за собою дверь.
— Что теперь с нами будет? — дрожащим голосом спросила Лора, на глазах у нее появились слезы. Выдержка, которой позавидовал бы Вэндж, улетучилась в тот самый миг, когда она поняла, что тайна четвертого гомоида раскрыта.
— Ничего, ровным счетом ничего, — ответил я, — Абметов о мальчике ничего не знает, и, надеюсь, никогда не узнает, а бояться меня вам и вовсе не стоит.
— Как вы догадались?
— Я видел голограмму гомоида, когда навещал Франкенберга. На вид гомоиду было лет пятнадцать-двадцать — во всяком случае, так мне тогда показалось. Франкенберг изобразил свое создание таким, каким оно будет, когда вырастет. То есть таким, каким Перк выглядел тридцать лет назад. Франкенберг использовал генетический материал Перка, ведь так?
