потому она ждала. Тихо, терпеливо, и впрямь совершенно не беспокоя Митю, лишь иногда мелькая в отдалении, видно, чтоб убедиться, что тот ничего не забыл, и от решения рано или поздно добраться до господ Лаппо-Данилевских не отказался.
С трудом подавив желание кивнуть призрачной девушке как старой знакомой, Митя шагнул за Урусовым. Небрежно составленный у ворот штабель щетинящихся ржавыми гвоздями деревянных ящиков с едва слышным скрипом качнулся и принялся медленно крениться, норовя обрушиться Мите на голову. Митя стремительно проскочил мимо, груда ящиков замерла и застыла в хлипком равновесии. Будто передумала падать.
Насколько щегольским был передний фасад «Дома модъ», настолько задняя его сторона оказалась запущенной и неухоженной. Урусов с явным усилием потянул на себя облупившуюся дверь. Пронзительно, до зуда в зубах, заскрипели несмазанные петли, под облезлой краской тускло блеснул металл. Митя придержал дверь, с удивлением разглядывая сложный германский замок, обернулся, новым взглядом оценивая захламленный двор. А ведь если ночью идти, в темноте, до этой двери почти невозможно добраться не покалечившись, и уж вовсе невозможно — не наделав шуму.
На крыше нужника невидимый для остальных призрак приветливо помахал ему зонтиком, Митя хмыкнул и нырнул в сумрак коридора. Дверь за ним с душераздирающим скрипом захлопнулась и в коридоре воцарилась почти полная темнота. Темнота пахла. Знакомыми ароматами ателье: шерсть, раскаленный утюг и мел, сквозь которые тянуло приглушенными, но все ощутимым запахами старой лежалой одежды и пота.
Митя моргнул, в очередной раз поблагодарив особенность своего зрения. Если бы не умение видеть в темноте, он бы непременно врезался в составленные у стены стулья или груду ветоши на себя завалил! В отличии от ящиков с торчащими гвоздями — не смертельно, но весьма неловко. И неприятно.
— Кто там ходит? Кто бы не ходил — ходите сюда или, ходите отсюда, а не стойте там столбами!
— Это мы, Исакыч! — возвысил голос Урусов.
— Мы? — хмыкнули в ответ. — Ой вэй, как же много вы про себя сказали, уважаемые «мы»! Прям даже неловко спрашивать — а вы, собственно, какие-такие «мы» будете? Мы, Александр III, кровью Даждьбожей император?
— Господин Альшванг, не забывайтесь! — голос Урусова стал предельно строгим.
— Ах, вот это какие «мы»! — возрадовались в темноте. — Его благородие полицейский княжич.
В темноте коридора снова заскрипели петли, и отворившаяся на другом конце коридора дверь впустила внутрь немного дневного света. Урусов уверенно направился туда.
За дверью оказалась портновская мастерская с безголовым манекеном на железной ноге, и заваленным обрезками тканей столом. На дорогие ателье на Невском, к которым привык Митя, и даже на претендующий на венский шик «Домъ модъ», она не походила совершенно. Здесь обретался самый что ни на есть дешевый портной, из тех, кому и шить-то редко приходится — всё больше перешивать. Подаренное дородной барыней платье обуживать для тощей горничной, поношенные юбки выворачивать уцелевшей изнанкой наружу, перелицовывать гимназическую форму старших братьев для младших, дедовские штаны — для внуков, удлинять подолы платьев подросшим барышням, и надставлять рукава сюртуков вытянувшимся за лето сынкам небогатых семейств. А еще — перешивать для желающих выглядеть «по-барски» приказчиков украденные гостиничными ворами жилеты и сорочки постояльцев.
— … разом с его высокоблагородием полицейским сынком! — раздался уже знакомый ехидный голос. — Тем самым, который у нас в нужнике труп сыскал!
На узкой колченогой кушетке под окном, кренделем свернув ноги, восседал типичный еврей-портной. Настолько еврей и настолько портной, что казался не живым человеком, а скорее персонажем из новомодной пьески. Черная потертая жилетка была напялена поверх застиранной до серости рубахи, а босые и изрядно грязные ступни торчали из обвислых штанин. Длинная и острая, как мокрый хвост дворняги, борода была воинственно задрана, сдвинутые на нос очки грозно поблескивали, а серые выцветшие глаза смотрели с морщинистого лица настороженно и неожиданно жестко.
«Такими тазами в прицел хорошо глядеть!» — мелькнуло в голове у Мити.
— Здравствуйте, Яков Исакыч! — не обращая внимания на издевательские титулования, поздоровался Урусов — на губах его играла улыбка.
Старый портной посмотрел на Урусова сквозь очки, потом поверх них — и возмутился:
— Какое здоровье у старого больного еврея? «Руки не держат», — он протянул перед собой широкие, как лопата, лапищи.
Такими грести хорошо. Или шеи сворачивать.
— … ноги не ходят. — он резко выбросил вперед ногу. — И глаза не видят совсем! — и видно, в подтверждение своих слов, поднял очки на лоб. — Так шо и вам, паны ясные, доброго здоровьичка, как мне! — заключил он.
Пожелание после всего сказанного звучало двусмысленно.
— Что с нашей просьбой, Яков Исакыч? — Урусов оставался невозмутим.
— Ну, шо вам сказать, так шоб хотя бы не совсем соврать, — старик начал подниматься с кушетки — неспешно и как-то угрожающе. Будто разворачивалась большая королевская кобра. Воздвигся едва не под потолок своей каморки, развернул широкие плечи… и тут же ссутулился, втянул голову и тяжело припадая на ногу, похромал к трухлявому шкафу с отвисшей створкой. Добыл оттуда изрядный сверток и натужно поволок его к портновскому столу.
У Мити язык чесался сказать, что старик перепутал ноги — на пути к шкафу он хромал на другую. Но старый портной бросил на него быстрый ехидный взгляд, Митя сжал губы в нитку и промолчал. Старик хмыкнул — непонятно, разочарованно или одобрительно — и принялся разворачивать сверток. Беспомощно и нежно, как рука спящей девушки, свесился белоснежный рукав сорочки. Митя нервно сглотнул.
— Поглядел я то, шо вы мне принесли, паны ясные, и скажу вам, шо в вашем Петербурху таки умеют шить. А у нас тут-таки умеют пороть. — Он поднял на вытянутых руках изрезанную в бахрому спинку любимого Митиного жилета. — Не скажете, юноша, кто это у нас такой справжний казак, шо лучше за любого портного весь ваш гардероб перепорол, правда, немножко мимо швов? — он выразительно потряс лохмотьями.
— В обмен, — сквозь зубы процедил Митя. Заткнуть бы этого остроумца, и не важно, словом или кулаком, но… У него в заложниках даже не Митин гардероб, а надежда! Последние ее проблески! — Вы мне тоже что-нибудь интересное расскажете. По моему выбору.
Старый портной вернул очки на нос и посмотрел на Митю еще раз. Перевел взгляд на Урусова и укоризненно покачал головой:
— А говорили — из благородных, а так поглядишь — будто из сапожников! На ходу подметки режет!
К напоминаниям о дедушке-городовом Митя уже если не привык, то хотя бы притерпелся, но сапожник?
— На ходу подметки режут вовсе не сапожники, им это без надобности.
— О как! Тогда принимайте работу, паныч-полицейский сынок! — он решительно распотрошил сверток. — Шо сказать… Сорочек у вас
