недовольным в голосе раздражением.
— Ты полевод Кондрашка, а не рядовой Кондратьев, не Кондор. А говорит с тобой Председатель. И не ори так, оглушил.
— Вот хрон! — спохватился часовой и попытался оправдаться: — Разводящий старший сержант Брумель, то есть бригадир Брут, меня инструктировал, так и сказал: «Рядовой Кондратьев, к охране границ Отрадного приступить». Ты что-то хотел, Председатель?
— Не хроникайся, небён — не земляк. Как позвонить в ратушу Мирного?
— А ты крутани рукоятку четыре раза.
— А если три?
— Это вызов твоего телефона. Два раза — вызов сторожевой вышки мирнян. Понял?
— Ладно, конец связи.
— Надо сказать «отбой».
— Ладно, отбой. Подожди… Если ты сейчас крутанёшь ручку два раза, я с ратушей смогу связаться?
— Неа, линия будет занята, пока я у себя не дам отбой.
— Так вот… Рядовой Кондратьев, приказываю положить и полчаса трубки не поднимать. Ясно?
— Так точно!
— Выполнять.
— Есть!
Я опустил трубку на рычажки аппарата, но, против ожидания, шум из неё не прекратился. Поднял и снова приложил к уху.
— Так дайте же, товарищ капитан, отбой! — услышал я.
— Отбой! Сказал же уже.
— Сказали, теперь произведите.
— Это как?
— Крутаните раз рукоятку редуктора… товарищ капитан!
— Сам ни в жизнь не догадался бы. Отбой, рядовой, — ядовито пробурчал я и крутанул рукоятку. В аппарате что-то дзынькнуло и треск в трубке прервался.
В оконце возник хлопец, вытянувшийся в струнку и отдающий мне честь. Всё в нём ликовало — слышать такое! Узнал его. Чёрная словно смоль курчавая голова, из бороды и усов глаза чёрные же блестят, да смуглый нос торчит. Небён Милош, рядовой с позывным «Цыган».
— Кто таков?! — спросил однако я. Рука потянулась невольно к виску, но успел смазать эту непроизвольную для самого себя реакцию, виска только коснувшись скрюченными пальцами. Отдёрнул руку и больно зацепил ногтями острый край гофрированной столешницы из прочнейшего пластика.
— Товарищ капитан, рядовой Милош по вашему приказанию прибыл! — отчеканил чернявый во всю силу своих лёгких.
— Чего глотку дерёшь, полевод Милой? По строю соскучился?! Не честь положено председателю отдавать, а чулок снять. Шапку ломить. Помнишь обязанности колхозника?
Милой, приложивший руку к курчавому виску в воинском приветствии, ей же стянул с копны волос балаклаву скатанную в шапочку. Сгорбился.
— Я вызывал? Ах, да. На завалинке чем девчонка угощала? Давала семечки? От наших отличались?
— На вкус — один хрон, — прогудел в бороду полевод.
— Болван!
— Так я пойду.
В голосе молдованина было столько разочарования и горечи, что у меня невольно вырвалось:
— Свободен, рядовой.
— Слушаюсь!!
Полевода выпрямило, вмиг он преобразился в марпеха. Водрузил на голову балаклаву и раскатал отточено по лицу до шеи. Сверкая в прорезях для глаз зрачками, лихо отдав честь, развернулся на ходулях кругом. А спрыгнул и щёлкнул босыми пятками, у меня заныло в пальцах под ушибленными об стол ногтями. Первые пять шагов рядовой Милош проделал строевым.
— И передай дневальному, марпехов по списку больше ко мне не направлять!
— Есть!!
А что, если возродить-таки воинские уставные отношения? Порядка больше будет. Хлопцы, да и мужики, ждут, не дождутся, думал я, откусывая обломанный ноготь. Взвесил все за и против и решил, что нет, не ко времени, закончится прополочная страда, там посмотрим.
Сплюнув огрызок ногтя, сел за стол и крутанул рукоятку телефона два раза.
В ухо прозвучало:
— Да-а.
— Я Вальтер, председатель колхоза «Отрадный». Пожалуйста, назовите имя вашего председателя правления колхоза.
Только четыре раза за шесть лет руководители соседних колхозов виделись во время передачи дарственного жмыха, но так и не удосужились представиться друг другу. Мне предстоял первый официальный разговор, да ещё по телефону: надо было как-то обращаться и называть абонента.
В ответ в трубке прозвучало неожиданно озорное:
— Ко-ондо-орчик! Я только что поднялась на башню… Зачем спускалась? А догадайся. Даю подсказку, наружной обзорной площадки силосная башня не имеет, оконца есть только под стрехой крыши, выше моего роста.
Женский голос взволновал. Когда приводил своих в Мирный за жмыхом, мирнянские парни девушек, мужики жён и подростковых дочек прятали по домам. Шесть лет женщин не слышал и не видел. Сразу даже не уловил, что голос не мужской, посчитал, пацанский.
Опешил и повторил представление:
— Я Вальтер.
— Вальтер — красивое имя. А то все Кондор, да Кондор. Ну, хватит дурачиться, мордашка.
Девчоночий голос. Как там, на Марсе, мои дочки.
С навернувшейся на глаза слезой я постарался сказать мягко:
— Вы говорили с полеводом Кондрашкой, сейчас на проводе Вальтер, председатель правления колхоза «Отрадный».
В трубке долго шумело и потрескивало, потом растерянное с заиканием:
— Т-тарасович Ольги Т-тарас Ев-втушенко. Доктор физико-м-м-матиматических н-наук, п-п-профессор. Извините…
Услышав этот испуганный голосок, я смутился. Лет тринадцать-четырнадцать. Моей Анке было шесть, когда покинул Марс, сейчас ей столько же.
Сел и, припоминая нежные интонации, спросил:
— Годков-то сколько тебе?
— Пя-пя… четырнадцать.
Из детей не самая старшая, но должна помнить, предположил я. В ЗемМарию детей погибших отрадновцев не увезли, мирняне у себя оставили, усыновив, удочерив.
— А звать тебя как?
— Стешей. А-аркадьевна Светланы Степанида М-морозова.
— Стеша. Уй, какое имя красивое.
— Если бы Степанидой звали, мне бы больше нравилось.
Искал, что бы ещё такого спросить, возникла долгая пауза — девочка кашлянула, я ляпнул:
— Кондрашку семечками угощала?
— Кондрашку? Не знаю такого.
— Кондор — Кондрашка.
— А-аа… угощала. А что?
Девочка успокоилась и даже осмелела, в её ответе на мой вопрос чувствовалась игривость взрослой девушки.
— Семечки на масле?
Спросил впопыхах, неосторожно. Ведь я намеревался заручиться у Тарасовича Ольги Тараса Евтушенко соглашением на право первенства в получении лицензии на реализацию жареных семечек, не сушёных. А тут, возможно, такая промашка: не оказалась бы девчонка сметливой — догадается, всё председателю расскажет. А тот, не будь дураком, заявит, что они все восемнадцать лет на острове семечки со сковородки лузгают.
Однако на другом конце провода прозвучало с ещё большей игривостью в голосе:
— На каком масле? Из кулька сушеными клевал.
Пронесло, успокоился я.
— А своими Кондрашка угощал? Чьи вкуснее?
Стеша хихикнула, отвечала бойко, но закончила невесело:
— Мои. Мои крупнее, твердее, на зуб хорошо ложатся, — сказав это, девочка добавила: — Мамина подруга из Отрадного, царство ей небесное, завсегда приносила, когда приходила погостить. Мастерицей была высушить.
И я поспешил разговор прекратить:
— Ладно, Степанида. Прости, коли напугал своим солдафонством. Даю отбой. Мне к твоему председателю дозвониться надо, так что повремени накручивать Кондрашке… Если что — обращайся прямо ко мне.
— А может «что» случиться? Мне пятнадцать лет — постоять за себя сама смогу.
Вот бесовка! Я — обалдуй! Было бы тебе, девонька, лет эдак за восемнадцать, я бы тебе ответил так: семечки
