с Кондрашкой хлопать из одного кулька, оно хорошо, но может получиться и дитё.
Подумал так, а вслух сказал:
— Да это я так… По-стариковски.
— Если вы насчёт жмыха, так вам надо к дяде Балаяну обращаться — с этого года он им заведует, потому, как избран секретарём сельсовета. Только он сегодня в плохом расположении духа… Жена на сносях, никак не разродится. Очередной её муж дядя Гиоргадзе, наш кузнец, по этой причине страшно лютует. Условие им — ну, дяде Балаяну с тётей Клавой — поставил: чтоб к вечеру завтрашнего дня к нему переехала жить, даже если и к тому времени не родит. Утром привёл — ну, дядя Балаян — меня на смену, показал, как пользоваться телефонным аппаратом, и как гаркнет! Стешка! На защиту, кричит, священных рубежей коллективного хозяйства «Мирный» приказываю заступить. И чтоб в оба мне. Названивать буду, проверять. С башни скатился и потрусил к Клавке. А мне пописать спуститься, — телефон не на кого оставить. Ой!.. Как его — Кондором или Кондрашкой зовут?
Слушая этот лепет, ощутил, как по щекам прокатились две слезы. Одна сорвалась и упала на эбонит телефонной трубки, другую слизнул с уса.
— Зови Кондратом. Счастья тебе, Степанида. Даю отбой.
Дзынькнуло.
Выдержав паузу, рукоятку крутанул четыре раза. Ответили сразу:
— О каких таких семечках ты допытывался у малолетки, майор? Капитан, то есть.
Я узнал голос прапорщика Балаяна, ротного старшины.
— Ты всё слышал? Каким образом? Линия же была занята.
— На водокачке, что у нас в порту, пост оставили за морской акваторией следить, я здесь сижу за телефоном. Телефонисты кабель от вашей вышки до нашей проложили через всю деревню, вывели из-под «миски» и уложили по берегу к башне водокачки. Я что сделал, к телефону подсоединил подаренный лишний провод и продлил, проложил линию в обратном направлении через деревню до силосной башни за околицей. Теперь у нас две сторожевые вышки, одна «силосная» со стороны Отрадного, другая, башня водокачки, в порту Мирного. Тылы обезопасили.
— Подслушивал Кондратьева со Стешей. Не стыдно? Седина в бороде. — Мне только одного хотелось: отвлечь Балаяна от заданного мной и им подслушанного вопроса девочке о семечках жаренных на масле. — А не боишься, прапорщик, того, что отвечать придётся? За дезертирство.
— Я, капитан, грузин, а грузины ничего не боятся.
— Фамилия у тебя армянская и в штатном списке роты ты значишься армянином, — немедленно отпарировал я. Вопрос национальной принадлежности у старшины всегда был больным, а сейчас, когда жена Клава должна была перейти к другому мужу — кузнецу Гиоргадзе, надо полагать, особенно. Ещё я понял, что вопрос Балаяна о семечках был праздным: он, хоть и земляк, но о жарке на масле не помнил.
— Капитан, миллион раз тебе твердил: грузин я! Мама у меня гру-зин-ка.
— Стало быть, папа армянин.
— Капитан, мне противна твоя ирония с душком. Стешке ещё четырнадцати не исполнилось, а ты ей, про что… с маслом? Впрочем, сексуальная озабоченность обитателя Отрадного мне понятна. Я же половой неудовлетворённостью не страдаю, и как настоящий мужчина по утрам и на ночь бреюсь: так что, ни бороды, ни седины у меня нет. Что касается моей мамы, она была женщиной двухметрового роста и папашу моего водила у себя подмышкой. А стыдно тому — у кого видно.
Не угадал ты, прапор. Хрона ты, дезертир, чего у меня увидишь, отстранился я на табурете от стола и посмотрел на залатанные в паху кальсоны. Они у меня некогда ладные, пушистые, истёрлись вконец, латал парашютной тканью.
Отнеся от губ трубку, я произнёс:
— Высоковато будет.
— Как? Как, как ты сказал, капитан? Высоковато будет? Намекаешь на то, что мою маму грузинку… папа, армянин… с заду?
В голосе Балаяна прозвучали нотки раздражения предельной степени. На «Звезде», бывало, заслышав их, я, сославшись на зубную боль, покидал казарму или тир, где старшина распекал роту.
— Твою маму, Жан-Поль, я знал. Красавица женщина, величайшая шахматистка всех времён. Ты её любил. А сказал я так: «Высокая, да». Тебе послышалось другое потому, как телефон плох — искажает речь… Или трубку ты держишь проводом у уха — говоришь в динамик, а слушаешь через микрофон. Говори в трубку. Поднеси ко рту поближе нижнюю её половинку. То, что ты держишь в руке у уха, трубкой называется. Да не перепутай, к уху прижми не тем концом, что с прорезями и проводом, а тем, что с дырочками. И папашу твоего знал. Достойным был мужчиной. Рекордсмен мирового чемпионата «носовиков», в ноздри успел — пока не чихнул — засунуть шестьдесят четыре горошины чёрного перца.
Балаян дышал громко и часто, но молчал.
Мат позабыл, недоумевал я, и поспешил прекратить раскрутку бывшего ротного старшины: вспомнил Стешино сообщение о том, что теперь он будучи секретарём сельсовета заведует жмыхом. А если и всеми съестными припасами Мирного!
— Ладно, Жан-Поль, — грузин, так грузин. Я всегда, если ты помнишь, с этим соглашался.
После такой раскрутки, которой я испытывал нервы старшины обычно на привалах во время марш-бросков по «красным канавам» Уровня, тот смягчался, если предложить угощение — что-нибудь острое, солёное или сладкое. Обычно угощал сахарным петушком на палочке, искусно приготовленным женой из пудры коралла «сахар диабетический».
— Послушай, — и сейчас я нашёл, чем успокоить старшину, — телефонисты мне тоже подарили лишний телефонный аппарат и провод к нему… Будешь меняться?
— Капитан, миллион раз просил не называть меня по имени, папаша о Париже грезил, потому назвал французским именем. Я Балаян, — смягчился и спросил: — На что?
— На нашу повседневку — обратно. Ты секретарь сельсовета, решишь этот вопрос.
— Нет, не в моей компетенции. Хэбэлёнка на складе хранится под печатью председателя. Пацаны подрастут, отделение ополчения оденем; через пару лет — взвод наберётся. Мечта Тарасовича Ольги.
— Пока подрастут, мы поносили бы. А? Уговори Евтушенко.
— Называй председателя, как он того сам хочет — Тарасович Ольги. Он дохронный, паспорт себе выправил. Земляков не жалует, небёнов презирает.
— Ждёте, пока пацаны подрастут, мужиков в Мирном нет?
— Мужиков? Одна интеллигенция хлюпатая, все — свихнутые кандидаты, да доктора наук сдвинутые. Очкарики сплошь. Половина из них «шахматисты», с небёнами взвода твоего дяди за партейками ночами засиживались. Я знаю, раньше сюда из Быково бегали — там народ покрепче: бетонщики, монтажники, сварщики, трудовой, словом люд. А бежали на остров вэдэвэшники полковника Курта, твоего дяди, спецназрвцы приохотились по сопкам и на завалинке блудить. А погибли, снова быковцы похаживали, пока твои марпехи не принялись. Очкарики, да и мужики-рыбаки, твоим отдали предпочтение: знают, что на Бабешке срок отбываете, рано или поздно,
