душе прицепилась... Оказалось, ни чем иным, как честным аспирантским словом исследовать содержимое пробирки, которую можно было смело выбросить почти год назад. Это открытие позабавило аспиранта, и в лабораторию он вошел, улыбаясь весело и даже лукаво.
Новая аппаратура, о которой молодой русский исследователь крови мог только мечтать, была установлена накануне вечером.
Было очень символично, очень по-русски использовать приборы первым делом для исследования черт знает чего, помоев каких-нибудь, самогона или жидкости, капающей с потолка.
Ганнибал Дроздов занялся делом, не в силах сдержать улыбки. Жить этой улыбке, как и приятной свободе, оставалось совсем недолго: примерно четверть часа. По истечении этого срока с лица аспиранта исчезла улыбка, а мгновением позже не стало и свободы. Она как бы испарилась вместе с первым холодным потом, выступившем на спине аспиранта.
Определение "он не поверил своим глазам" тут не будет уместным. Почему-то он сразу поверил своим глазам. Почему-то у него даже не возникло желания стукнуть кулаком по прибору, чтобы тот не показывал черт знает что. Почему-то у него даже не возникло мысли, что сверхсовершенная по нынешнему дню аппаратура просто нагло разыгрывает его в ответ на наглое, унизительное задание исследовать физиологические помои.
Потом аспирант Дроздов еще долго разглядывал мазок неизвестной крови под простым, допотопным микроскопом. Любой прибор, в конце концов, мог соврать, кроме древнего, как сама Европа, микроскопа.
Невидимый мир красных и кое-каких иных кровяных телец, подобно тому тяжелому грузовику-трейлеру, каким-то задним, неумолимым и страшным, как в страшном сне, ходом въезжал в видимую, осязаемую и вполне частную жизнь аспиранта Дроздова.
Потом он еще долго смотрел в окно, в серый и никакой день поздней осени, утешительно однообразный, как бы не способный ни к какой опасности, но всего лишь "как бы"... Видимый, большой, серый мир оказался бессилен против невидимого, крохотного, красного.
Еще можно было исправить положение: выйти из корпуса и выбросить все - холодильничек, пробирку и мазок - в самый грязный, ржавый и не раз прокаленный мусорным пожаром большой русский железный ящик, стоявший на заднем дворе, у края необъятной технологической помойки. Но тогда аспирант Дроздов несомненно потерял бы право применять к себе гордое звание русского ученого.
Долго ли - коротко ли, но только двери позади аспиранта Дроздова распахнулись, и в комнате появилась лабораторная каталка, груженая первыми, легальными образцами крови. Ганнибал Дроздов увидел сотню блестящих цилиндриков и ужаса не испытал, но испытал спокойную обреченность. Вид этой сотни образцов как бы притупил сокрушительное впечатление от первого результата исследований.
- Ты чего такой задумчивый? - спросил его коллега, недавно вместе с аспирантом встречавший первый трейлер от "ИМПЕРИИ ЗДОРОВЬЯ".
- ...Проникаюсь задачей, - пробормотал аспирант, поводя лопатками и стараясь справиться с прилипшей к спине футболкой.
- Проникайся зарплатой, - ухмыльнулся коллега и кивнул в сторону двери. - Там еще две.
- Сейчас схожу, - сказал аспирант и почувствовал облегчение от того, что нужно выйти из комнаты. - Паспорта где?
- Где-где... - даже удивился коллега. - В поддоне. Вон две папки.
На что-то еще надо было взглянуть. Конечно же, на телефон.
Ганнибал Дроздов посмотрел на него и подумал, что звонить пока рано... Теперь надо было срочно занять себя каким-нибудь обычным, повседневным делом. Надо было растворить крошку фантастического яда в большом ведре, в огромной цистерне самой обычной воды.
Решение было верным. До семи вечера аспирант исследовал образцы крови российского сбора, воздействовал на них электромагнитными полями в точном соответствии с требованиями заказчика и не обнаружил ничего удивительного, из ряда вон выходящего. Эти результаты помогли аспиранту обрести некое душевное равновесие. В конце дня он спокойно убрал на рабочем месте и, последний раз взглянув на телефон, покинул лабораторию.
Телефонную трубку он поднял, только добравшись до метро. Не застав агента ЦРУ на месте, он позвонил домой и, предупредив о том, что задерживается, отправился на станцию "Парк культуры". Вторая попытка была удачной. Услышав голос Аннабель, аспирант судорожно сглотнул и, крепко взяв себя вместе с трубкой в руки, сказал:
- Станция "Ленинские горы". Самый последний вагон от центра. Ультрапоследний. Гиперпоследний... Или самый первый к центру, можно сказать, нулевой.
- Когда? - не удивляясь такой галиматье, спросила Аннабель.
- Час тому назад. - Я поняла вас. - Первый короткий гудок в трубке был продолжением последнего английского слова "you".
Через час русский аспирант и американская шпионка встретились на предыдущей от центра станции, которая называлась "Спортивной".
- Ник, вы уже начинаете использовать приемы конспирации, - сдержанно улыбаясь, заметила Аннабель. - Это неспроста, верно?
Аспирант Дроздов был почти уравновешен.
- Есть первые результаты, - бесстрастно и неторопливо изрек он, заранее решив не сводить с Ани глаз. - Они заставляют меня либо не верить ни одному вашему слову, либо не только верить, но и предполагать нечто... нечто куда более невероятное, чем известно вам самим.
- Предполагать... что?.. - тихо проговорила Аннабель.
- Я даже пока представить себе не могу что, - ответил аспирант, удивляясь своему спокойствию. - Нечто немыслимое. Нечто, чего не может быть.
- И вы сделали выбор? - с искренней робостью спросила Аннабель.
- Профессиональный долг подсказывает мне... Если я вам поверю, то обрету более отчетливый смысл жизни.
- Таинственная русская душа, - с еще большим усилием сдержала счастливую улыбку агент ЦРУ.
- Ваши предчувствия верны. Этот смысл пахнет Нобелевской премией... Или очень обширным инфарктом.
- Если я почувствую опасность, я предупрежу вас, Ник, - твердо пообещала Аннабель.
- Я уже знаю, что вашей интуиции можно доверять, - ответил любезностью аспирант.
Тут аспирант Дроздов еще немного помолчал. Невольно. Рассказать о своих открытиях означало окончательно признать очевидно невероятное.
- Эта кровь - четвертой группы. Отрицательный резус-фактор. Очень редкая еще по ряду показателей. Ничем опасным явно не инфицирована... Однако я бы сказал, что она взята у человека, больного лейкозом. Много молодых форм. Но не это главное... Ани. В ней есть консервант, но это ничего не меняет. Эта кровь могла быть взята из вены самое большее месяц тому назад. Самое большее. Вы понимаете?
Глаза Ани стали круглыми.
- Боюсь, что да... - прошептала она.
- Она жива до сих пор, - сказал аспирант Дроздов, и у него по спине побежали мурашки. - Она жива. И это невероятно... если только все не объясняется предельно просто...
- Как "просто"?.. - пробормотала Аннабель.
- Это "просто" уже перечеркнуто моим доверием... не так ли?
Аннабель, переведя взгляд с аспиранта в никуда, провела
